Пламя и крест - [20]

– Видишь, глупая девка. – Катерина ущипнула служанку за бедро. – Теперь иди себе, – она притянула к себе голову Ирмины так, что ухо девушки оказалось у губ Катерины, – бьюсь об заклад, что наш каноник принёс с собой большое кропило и захочет поблагословлять меня часок-другой.

Служанка фыркнула смешком и выбежала из будуара, захлопнув за собой дверь.

Катерина ещё долго слышала, как Ирмина самозабвенно хохочет.

– Что её так развеселило? – Герсард нахмурил брови. – Впрочем, неважно. – Он глубоко вздохнул и хлопнул в ладоши. – Я теперь свободен! Наконец-то я избавился от этого бешеного пса.

– И у стен есть уши, – заявила Катерина ледяным тоном. – Проявляй свою радость ещё безудержней, и ты отправишься доживать свой век в монашеской келье.

– Хорошо, хорошо, я буду осторожен, – беззаботно ответил он. – Ты не поверишь, если я скажу тебе, какой я непревзойдённый актёр.

«И впрямь, не поверила бы», – подумала Катерина.

– Кто-то станет архиепископом вместо этого старого мерзавца, но за трёх кандидатов я буду горой. Один мой родственник, второй был другом моего отца, а у третьего только пьянки и любовные утехи на уме. Рассказывают, как в Ватикане он устроил вечеринку, на которую пригласил пятьдесят искуснейших в своём деле шлюх. А когда их перетрахал, то снял пятьдесят других. Он даже выписывал шлюх из Флоренции, Венеции и Генуи, как только узнавал, что какая-то из них особенно хорошенькая или знает исключительно замечательные трюки.

– Что ж, – пробормотала Катерина. – Интересной обещает стать жизнь в Кобленце со столь одухотворённым пастырем.

– Главное, что мне, наконец, улыбнулось счастье. Ха! – Он радостно потёр руки. – Ещё год-два, и я буду ходить в епископской митре. Лишь бы только мне дали какую-нибудь богатую епархию. Но пока иди сюда, моя красавица. Встань на колени перед своим будущим епископом, а? Поиграй с его посохом, хм...

Катерина усмехнулась и занялась развязыванием Герсардова пояса. Несколько молитв спустя они перешли в спальню, где каноник провёл следующую пару часов, но Катерина отчётливо видела, что мыслями он находится в другом месте, и что его что-то беспокоит. В конце концов, он встал, оделся и накинул на плечи плащ.

– До свидания, Катерина, – сказал он без обычной сердечности в голосе. Женщина ясно видела, что он избегает встречаться с ней взглядом.

– До среды, не так ли? – Спросила она.

– К сожалению, – ответил он, глядя в сторону, – новые обязанности, новые задачи, а из-за этого остаётся всё меньше и меньше времени, чтобы потворствовать собственному удобству и собственным удовольствиям. Так уж устроен мир, что некоторые должны пожертвовать собственным благом ради блага общего...

– Ты не проповедь читаешь, – перебила его Катерина. – И запомни, что я никого не неволю, чтобы он был моим гостем, и никого также не неволю, чтобы он хотел быть моим другом.

– Но, но... – Герсарда, должно быть, обеспокоили резкие ноты в голосе любовницы, поэтому он подошёл и нежно её обнял, или же ловко изобразил нежность. – Не сердись, моя красавица. Болезнь и смерть архиепископа, упокой Господь душу этого великого человека, открыли передо мной новые возможности. И я должен использовать их, Катерина. Должен!

– Милости прошу. – Она выскользнула из его объятий. – Используй их, как тебе угодно.

– Может в конце недели, – пообещал он небрежно. – Я дам тебе знать.

– Прекрасно, – сказала она и протянула канонику руку для поцелуя.

На этот раз он осмелился не оставить ей никакого мелкого доказательства памяти и привязанности. Катерина не требовала от него, чтобы он каждый раз приносил ей драгоценности, нарядные платья или дорогие безделушки. Иногда достаточно было милых, сентиментальных, маленьких подарочков. Как, например, лист дуба, столь искусно оправленный золотом, что он сохранил точную форму с тех времён, когда ещё рос на дереве. Как маленький дворец из слоновой кости, из которого, если нажать на рычаг, выходил ярко одетый человечек из фарфора и кланялся в пояс. Или, например, как умещавшаяся в ладони мозаика, на которой нефритовые нимфы забавлялись с жемчужными моряками в изумрудном океане.

«Ты думаешь, что со мной можно так поступить, Герсард?» – Подумала она с яростью, глядя, как он уходит. – «Ты думаешь, что меня можно выбросить на помойку как старые лохмотья? Ты думаешь, что от меня можно избавиться притворными уверениями в дружбе и отнестись ко мне как к портовой шлюхе? О, нет, каноник! Я клянусь всеми демонами ада, что ты придёшь ко мне сокрушённый и отчаявшийся. Что ты будешь молить о минуте моего времени, что ты будешь готов слизывать пыль из-под моих стоп, лишь бы только я снова одарила тебя своей дружбой! Именем моего возлюбленного владыки сатаны клянусь, что в поте лица ты будешь зарабатывать эту дружбу!»

* * *

Герсард и в самом деле, как упрекала его Катерина, любил посещать бордели с гнусной репутацией, хотя, безопасности ради, он брал с собой двух сильных слуг, чтобы они могли помочь ему в случае драки. «Вы можете любить фрикасе и деликатесы, но иногда у человека вызывает аппетит кусок окровавленного мяса», – говорил каноник, оправдывая перед самим собой посещение притонов, где, во-первых, никто не знал, кто он на самом деле, а во-вторых, он мог удовлетворить кое-какие свои наклонности, на которые Катерина не давала согласия. На этот раз, однако, поход закончился катастрофой. Неудержимый ураган, который обычно служил Герсарду и один, и второй, и даже третий и четвёртый раз кряду, в этот вечер полностью утих, и, что ещё хуже, состояния этого никоим образом нельзя было изменить. Каноник вернулся домой в ярости, и от этой ярости напился до звероподобного состояния. На другой день утром он с трудом встал с постели, потому что жгучая боль в желудке едва не довела его до слёз. А когда он посмотрел на себя в зеркало, то увидел, что его лицо и шея покрыты красной, ужасно зудящей сыпью. Поскольку он всегда гордился лошадиным здоровьем, эта внезапная перемена серьёзно его обеспокоила. Когда недомогание не прошло ни на первый, ни на второй и третий день, а медики только разводили руками и рекомендовали кровопускание, Герсард начал догадываться, в чём тут дело.