Пламя грядущего - [24]

женщин и жечь их дома. Без всякого сомнения, мой дорогой мальчик. Нет никого, кто бы сильнее меня желал освобождения Гроба Господня. У меня есть свои убеждения, как и у всякого другого. Если его нужно освободить, стало быть, его нужно освободить, и этим все сказано. Но только я говорю, что разумный человек не будет делать ставки на то, что Ричард совершит какой-нибудь геройский или рыцарский подвиг, если только предприятие не сулит солидный куш. – Он поднял свой кубок к плечу так, чтобы оруженосцу было удобно наполнить его. – Как по-твоему, Уильям? – спросил он. Уильям, уплетавший за обе щеки изюм, согласно кивнул и, хлопнув по колену свою пухленькую, хихикающую жену, подмигнул ему.

– Запомните мои слова, – продолжал Роберт. – Что бы ни случилось, нам придется заплатить за это. Мы только-только выплатили денежки по щитовому сбору[68] для последнего похода старого Генриха во Францию. Теперь он мертв, упокой Господь его душу, а нам скоро предстоит снова туже затягивать пояса.

Он со скорбным видом похлопал по своему солидному животу, и Дени не смог удержаться от смеха.

– Достопочтенный сэр, – сказал он, – я не сомневаюсь, что все сказанное вами о графе Ричарде – истина, но я видел его в бою и скажу вам, что он любит сражаться больше всего на свете. Он отправится в Святую Землю хотя бы лишь потому, что там начнется горячая схватка. А что же касается суждения, предложенного вами, Артур, полагаю, что, возможно, рыцарские подвиги привлекают графа больше, чем его отца.

– Я очень не люблю спорить со своими гостями о политике, – поспешно вмешался Артур. – Умоляю вас, давайте не будем больше обсуждать эту тему, или же наш вечер завершится ссорой. Дени, пожалуйста, не согласитесь ли вы спеть что-нибудь для нас?

Остальные присоединились к его просьбе, и Дени, которого не надо было долго упрашивать, отодвинул назад свое кресло и взял из рук пажа свою арфу. За нижним столом воцарилась тишина, когда он стал настраивать инструмент. Он с улыбкой оглянулся по сторонам и коснулся струн.

Для начала он спел несколько славных плясовых песен в жанре дансы[69], столь популярных в южных землях, «потешных», вроде «Я счастлив» или «Давай, возьми меня за руку», ритмичных и быстрых, которые сразу зажгли гостей, заставляя их отбивать такт на столах и притоптывать ногами. Потом он заиграл дерзкую и веселую мелодию и спел известную сирвенту, написанную Монахом Монтаудонским[70]:

Хоть это и звучит не внове,

Претит мне поза в пустослове,

Спесь тех, кто как бы жаждет крови,

И кляча об одной подкове;

И, Бог свидетель, мне претит

Восторженность юнца, чей щит

Нетронут, девственно блестит,

И то, что капеллан небрит,

И тот, кто, злобствуя, острит…

Сидевшие за столом на возвышении дружно смеялись. Те, кто немного понимал по-французски за нижним столом, смеялись тоже. Те же, кто вовсе не знал французского языка, смеялись громче всех, искоса поглядывая по сторонам, дабы убедиться, что их одобрение всеми замечено.

А дальше, повинуясь своему переменчивому настроению, Дени спел несколько песен собственного сочинения: песнь любви, которую очень давно он посвятил донне Маурине, и еще одну, за которую был удостоен золотой круговой чаши при дворе короля Арагонского, и кансону, сочиненную совсем недавно в Грамоне. Теперь уже весь зал безмолвствовал, и у многих на глаза навернулись слезы. То здесь то там соприкасались руки и колени, и комната была наполнена вздохами.

Дени послал многозначительный взгляд леди Мод.

– Дабы закончить, – сказал он, – я хотел бы спеть мое самое последнее сочинение. Возможно, вам известно, что мы, труверы, порой задаемся целью быстрого сочинительства затем, чтобы узнать, как быстро мы можем написать стихи и положить их на музыку. Итак, эту песнь я сложил как раз сегодня вечером, во время обеда.

По залу пронесся единодушный вздох удивления.

– Она написана в форме аубады, или утренней песни любви, – продолжал он, – и, как вы сами убедитесь, слово «рассвет» появляется в последней строке каждой строфы. Добиться этого довольно трудно. Я посвятил ее… прекрасной даме, которую назову Бель-Вэзер, Услада Очей.

И он запел:

Зачем же соловей так скоро улетает,

И нам в саду цветущем больше места нет?

Мне солнца первый луч тоскою сердце наполняет;

Прощай, любовь, уж небо золотит рассвет.

Воцарилось долгое молчание, льстившее автору больше любых аплодисментов. А затем, подобно грому, грянули и аплодисменты. Артур потребовал свою чашу и приказал наполнить ее вином; он снял с пальца золотое кольцо, бросил перстень в кубок, а кубок подал Дени.

– Пейте, Дени, – молвил он. – Вы доказали нам свое великое мастерство, и все мы исполнены благодарности. Мне стыдно, что подарок так скромен, но вас должны вознаградить наша признательность и восхищение.

– Я более чем вознагражден, если сумел доставить вам удовольствие, – сказал Дени, поглядывая на Мод. Она зарделась, подобно утренней заре.

– Доставить нам удовольствие? Это было великолепно, мой мальчик, просто великолепно! – заявил Роберт. – И к тому же чертовски умно. Эти малые, трубадуры, поражают меня. Знаете ли, мне частенько приходило в голову, что я и сам мог бы сочинять песни, если бы у меня было время. Но потом я задумался, а откуда они берутся? Я имею в виду, как придумывают все эти слова и мелодии и прочее.