Пламя Атлантиды - [63]

— С нами сопровождение. Осторожность нельзя исключать. Они сделают все, что необходимо, чтобы на закате солнца это блюдо стало достойным украшением пира.

Латима невольно пришпорила лошадь, когда император поскакал вперед, стараясь уровнять положение. Но это уже не представлялось возможным, как она не пыталась уверить себя в обратном. Галантность и тактичность не были сильной стороной Аларикса, скрывать эмоции все двадцать три меры масла в солнечном круговороте он не мог. Гордая амазонка ощущала каждым нервом, как тает его терпение уговорить ее остаться с ним рядом, как всепоглощающая страсть, нашедшая отклик в его ледяном прежде сердце, обрастает панцирем бескомпромиссной жестокости и решимости. Увы, она была слишком бесстрашна и отважна, чтобы воспринимать это как должное и обходить острые углы. В политике в этом умении ей не было равных, но на поле боя Криспиды она столкнулась с подобным впервые. Иные правила, иные чувства, и разум, как и полагается при отравлении стрелами Богини любви, перестал играть решающую роль.

Галоп по бескрайней равнине и протоптанным тропам леса немного успокоил бешено колотящееся сердце Латимы, сгладил тревожные удары шестого чувства. Но все равно она не могла до конца избавится от этого настойчивого шепота интуиции.

— О чем ты думаешь, Великолепная?

Аларикс всегда негласно протестовал против действительности, награждая ее красноречивыми именами. Иногда это были искренние восторженные эпитеты, как сейчас, выдающие его не лишенную романтики натуру. Когда страсть пела свою арию, он не был столь поэтически возвышен в собственных высказываниях. «Сука», «рабыня», «сладострастная блудница» — эти слова могли показаться оскорбительными, но вместо этого прожигали кровь пламенем бесконтрольного вожделения, поднимая выше и выше, к кромке небес под пологом мерцающих звезд. Ночь становилась их союзником и благосклонно представляла свои черные объятия.

Они как раз спешились на небольшой поляне перед обрывом. Лесной ручей с шумом сбрасывал свои воды вниз, проделав русло в скальной породе, впадал в стремительную реку на дне обрыва, обретая силу в превосходящей численности. От красоты первозданной природы тревога улеглась, и Латима лукаво улыбнулась императору, непроизвольно облизав губы кончиком языка.

— О том, что ты поистине великий воин, и боги наградили тебя щедро, подарив силу и разум в равных долях. Только отмеченный печатью богов может беспрепятственно говорить с животным и очаровать его настолько, что оно добровольно шагнет в силки ловца, не ведая страха и осторожности. О том, что даже запреты высших сил тебе не преграда, тернист и нелегок твой путь, но ты не собьешься со следа. — Она сама не поняла, что перешла на язык родной поэзии, подобно матриарх, и в ее словах не было ни капли фальши, только искреннее восхищение. Впрочем, она никогда не отрицала своих чувств к этому человеку. Мысль о скором расставании больно уколола в сердце, и Лучезарная поспешила скрыть грусть за теплой улыбкой. Увы, теплота в ее понимании означала лишь то, что сейчас улыбка не напоминала оскал пантеры, но и дружелюбия в ней не было; Аларикс напрягся в седле. Его светлые глаза заволокла тьма, потому как от этой улыбки своей гостьи он и потерял голову впервые.

— Зверь, даже силой своей превзошедший проставленных воинов, не в состоянии биться на смерть с человеком спаркалийской крови; и лишь безумец поднимет свой меч, обрекая себя на погибель перед лицом неумолимого рока! — Потаенный смысл был в его словах, слишком очевидный, чтобы надеяться на то, что ей все это показалось, и интуиция запуталась в золотых сетях любви. Нет, Латима по-прежнему не боялась и даже не сомневалась, что пустит свой нож в ход, если Аларикс нарушит негласно установленные между ними границы в исконной манере спаркалийских варваров. Криспида наказала ее за хладнокровие и жестокость, но Антал был милосерден, сохранив рассудок в полном здравии.

— Я бы дорого отдала за подобное умение; зверь бежит от сильнейшего, но мудрым исконно всегда покорятся стихии, что говорить о лишенных разума тварях?

Латима балансировала на острие ножа, но даже собственные слова волновали кровь неведомым ранее эротизмом. К тому же это был завуалированный призыв подтолкнуть императора Спаркалии к ответу на вопрос, который так и остался невысказанным. И Фланигус попался в расставленную ловушку, а возможно, просто проявил великодушие и сделал вид, что не заметил лукавого управления атлантки.

— Останься со мной, и тебе откроются тайны мироздания, о которых ты не знала доселе. Будь подле меня императрицей, желанной наложницей и верным другом, и я подарю тебе власть править моей державой. Останься императрицей в Спаркалии, а не яркой, но все же тенью матриарх Справедливой в Атланте, и я подарю тебе весь мир!

Молодая женщина внутренне содрогнулась от запредельной горячности и отчаяния в словах этого жестокого, сильного, властного и теперь любимого мужчины. Его глаза потемнели от нахлынувших чувств, грудь вздымалась от тяжелого взволнованного дыхания; наверное, впервые за все время, прошедшее с тех пор, как они обрели друг друга, Аларикс не искал красивых слов и эпитетов, резал правдой прямо в глаза… и, похоже, не рассматривал варианта, что ему могут отказать, ни в каком проявлении.