Пламенная роза Тюдоров - [35]

Я тут же узнала ту заносчивую и властную молодую женщину, что смотрела на меня из-под своей круглой черной бархатной шляпы, украшенной перьями и жемчугом, и чьи пряди рыжих волос были завиты в тугие локоны, похожие на пышные крендельки с пылу с жару. То была принцесса Елизавета в черной бархатной амазонке с расшитым золотом подолом и узкими, обтягивающими рукавами, украшенными искусным узором из жемчуга. Но больше всего меня поразило то, что рука ее с силой сжимала перчатки, словно держала не предмет одежды, а шею, которую хотела сломать.

Я помнила взгляд, брошенный ею прошлой ночью на Роберта, когда она, стоя у изножья нашего брачного ложа, задрожала от бессильной злобы, едва сдерживая слезы. Внезапно мне стало дурно, и я сунула портрет в сундук так быстро, как будто он обжигал мои пальцы, небрежно забросала его одеждой и захлопнула крышку. Возможно, мне следовало расспросить об этом Роберта, когда он вернулся, сказать ему что-то по этому поводу, но, как только я пыталась раскрыть рот, меня сковывал страх, и я молчала. Думаю, я боялась того, что знание окажется хуже неведения. Но каждый раз, когда я смотрела на тот сундук, зная, что где-то в его глубинах прячется портрет Елизаветы, меня охватывала слепая ярость и я начинала задыхаться, у меня темнело в глазах и злоба моя рассыпалась горящими искрами на черном бархате темноты. Я не знала, почему эта принцесса с огненными волосами вызывала во мне такую бурю страстей и разжигала честолюбие в душе моего мужа, но понимала, что рано или поздно она обратит все мои надежды и мечты в черный пепел.

Глава 6

Эми Робсарт Дадли Деревня Камнор близ Оксфорда, графство Беркшир, воскресенье, 8 сентября 1560 года

Горячие слезы катятся по моему лицу, я снова тянусь за бутылочкой со снадобьем и делаю еще один глоток. До чего же странное чувство! Я как будто парю над собственным телом и даже над болью, словно песня – над только что оборвавшимися, но еще дрожащими струнами лютни. Я определенно чувствую, что нахожусь вне своего тела, и, чтобы пошевелиться, мне каждый раз приходится выжидать какую-то секунду, чтобы тело мое вновь соединилось с душой. Или же это – очередная попытка моего слабеющего разума удержаться в бренном теле? До чего же любопытными и неожиданными идеями полнится моя голова! Я не могу больше сдерживать смех, хоть от него мне и кажется, будто смерть играет на моих ребрах, словно на клавишах вирджинела, – ведь лекарство притупило боль и подарило мне это необычное ощущение. Теперь пальцы смерти касаются клавиш, но звучание нот достигает моего слуха лишь спустя пару секунд. Я делаю еще один глоток, и аккорды боли становятся еще глуше, как будто я убежала очень далеко и до меня издалека доносятся лишь слабые отголоски губительной мелодии. Наконец-то я обманываю боль, а не она – меня. Я смеюсь и вновь припадаю к пузырьку с обжигающей горло янтарной жидкостью, горького вкуса которой я теперь не замечаю, радуясь ей, словно спустившемуся с небес Спасителю. Да-да, эту волшебную микстуру торговцам зельями следовало бы назвать Избавлением! Сделав еще один глоток, я откидываюсь на кровать, закрываю глаза и отпускаю свои мысли…

Когда я последний раз была на руинах Сайдерстоуна, одна-одинешенька, я надела свое подвенечное платье и прошлась босиком, с распущенными волосами по лугу, собирая цветы, – как в день нашей с Робертом свадьбы. Какой же чудачкой я показалась, должно быть, овцам, с блеяньем оглядывавшимся на меня, но сразу, впрочем, возвращавшимся к клеверу и чертополоху. Знаю, звучит глупо, но мне захотелось узнать, что случится, если я снова надену подвенечное платье, – почувствую ли я еще раз хоть толику радости, испытанной мною в тот день, вернутся ли былые чувства легкой бабочкой, смогу ли я побежать за ней и снова подержать в своих ладонях? Знаю, я – глупая женщина со своими причудами. Да и не в платье дело, из-за него меня лишь охватывает безграничная тоска: оно стало символом утраченных надежд и несбывшихся грез, которым никогда уже не стать реальностью. Моя жизнь не такая, какой я ее представляла. Я устроилась на старом, покрытом мхом камне, где частенько сидели пастухи, спрятала лицо в ладонях и заплакала. Мои родители давно отправились на небеса, мои сводные братья и сестры заняты своей жизнью, своими домами и семьями, и у них нет времени на меня и мои невзгоды. Избалованная любимица, которую все так холили и лелеяли, осталась ни с чем. Никто ее больше не любит, никто не балует, у нее нет даже собственного дома, благородный ее супруг променял жену на саму королеву, а рак медленно забирает ее короткую жизнь.

Платье совсем не изменилось, изменилась женщина, его носящая; оно висит без дела в моем шкафу, и все надежды, которые та счастливая, сияющая юная невеста лелеяла в день своей свадьбы, раздавая необычные чаши с молоком своим знатным гостям, обратились в прах или же разбились, столкнувшись с неприглядной, кошмарной действительностью. Я хотела повернуть время вспять, изменить все, остановить ту наивную девчушку на пороге церкви, украшенной хвойными ветвями, бантами и кремово-золотыми лентами, и