Плагиат (Исповедь ненормального) - [19]

Деньги на билет нашлись только у Берёзкиной, и оба кавалера плотно сели ей на хвост. Сначала посидели в буфете с пирожками, потом поиграли на первых примитивных автоматах, потом взяли по мороженому и пошли в зал.

Из трёх тысяч мест занято от силы тридцать. Три старушки, остальные прогульщики. Такая картина в зале на всех дневных сеансах. Сели в последний ряд, чтобы всех видеть, потому что волнение не покидало. Мальчики по бокам, девочка посередине. Сняли шапки, расстегнулись.

— Что тебя понесло на уроке? — спросил Гусев.

— Сам не знаю.

— Учебника не помнишь?

— Я всё помню. Всё, что прочёл. Про Пушкина не читал, скучно показалось.

— Ну и сказал бы, что не знаешь.

— Я в точности не знаю — чего я знаю, а чего нет. Вышел к доске и понесло.

— Ты в другой раз поосторожней, чтобы очень заносило. Как у директора?

О господи… Как у директора. Снова в памяти какая-то чертовщина, винт. Всё смешалось. Но, скорее всего, в реальности ничего страшного не случилось.

— Ничего страшного, — сказал Телегин.

— Я иногда воображал, как прихожу к своему директору увольняться. Ну, здесь, в «Сталине» в ресторане. А я его, гада, ненавижу.

Телегин прикрыл на мгновение глаза и представил на месте кинозала пафосный ресторан «Сталин». В своём директорском кабинете — сам Сталин. Очень холёный — во френче от кутюр, гладкое, здоровое лицо, нафабренные усы, вместо трубки — сигара.

— Ну, расскажи.

Гусев стал рассказывать.

— Захожу молча с папироской, сажусь в кресло, закидываю ноги на стол и стряхиваю пепел ему в кофе.

— А, хорошо. Он тебе говорит: «Что вы себе позволяете!»

— Нет. Он нажмёт кнопку, вызовет охрану и мне навешают.

— Ладно. До того, как сесть, ты, глядя ему в глаза, обрываешь провода и запираешь дверь на ключ.

— Вот это хорошо. Это мне нравится. Значит, он уже никого не может вызвать. Подхожу к нему — и по морде. Потом мордой об стол — хрясь, потом на пол и ногами…

— Погоди, ты рэкет или крутой герой?

— Я крутой герой. Типа, Стивен Сигал. Охрана ломает дверь, а я так спокойно носы плющу, руки ломаю…

Берёзкина, сидевшая между ними, подумала, что эти двое сорокалетних оборотней разговаривают как дети. Может, они всю жизнь такими и были?

— …Или нет, не так. Я вообще не из оркестра, я из полиции. А он, падла, сливает отходы в речку. Блин, я уже всё прочувствовал, как будто на самом деле. Смотри, сидят, прогульщики, они же вообще таких фильмов не видели.

— А я ещё круче, — придумал Телегин. — Я волк.

— Кто?

— Джек Николсон, оборотень. Кино такое «Волк».

— Точно, точно, помню, хороший фильм.

— Помнишь, у него появлялась такая особенная сила, как он прыгал.

— Метров на тридцать. У него все органы стали сильнее — зрение, слух, обаяние. Как у нас.

— Обоняние. В том-то и дело, я поэтому и говорю. Всё видится и ощущается совершенно по-новому, как у оборотня.

— Ну, обаяние, это тоже. Ты помнишь, какая тёлка на него запала?

— Мишель Файфер.

— Вот так. Она в конце тоже превратилась.

— А мы тоже такие.

— Мы такие. Давай Берёзкину покусаем.

Гусев с Телегиным зарычали и вцепились зубами в плечи её синтетической куртки.

Берёзкина дёрнула плечами и поморщилась. Несколько человек на рычание обернулись. Мальчики сели прямо и замерли.

— Придумай ещё что-нибудь, как ты увольнялся, — сказал Телегин.

Гусев протянул ноги, засунул руки в карманы.

— Тёлки из кордебалета. Они, твари, меня даже не стесняются. Заходишь в гримёрку — а там все голые… Ну, почти голые. Некоторые вообще без лифчиков. А если ты в форме оркестра — уже не человек. Вот если бы зайти в цивильном, скрипнуть лопатником…

Берёзкина презрительно хмыкнула, погас свет, стали смотреть кино.

Постепенно Киру невольно захватил сюжет. Ей очень захотелось, чтобы герой полюбил девушку, с которой попадает в передряги. Она подумала, что будь она на месте этой дамочки, легко бы окрутила красавца-ковбоя. Мужчины примитивны, они только думают, что сильны и упрямы. Интересно, а смогла бы она сейчас заставить бегать за собой его… Того самого, свою первую несчастную любовь, которая, как говорят, навсегда оставляет в сердце грусть.

Три раза в неделю Кира ходила на тренировки в бассейн. Потом, к концу восьмого класса, кто-то сказал, что фигура будет мужиковатой, и она бросила. А ходила только из-за одного взрослого парня, с которым здоровалась, но не знала его имени. Слышала однажды, как его окликнули по прозвищу — Акула. Она приходила, а его смена уже заканчивалась. Часто она приходила раньше, садилась на трибунах и смотрела, как он плавает баттерфляем. По советски стиль назывался «дельфин». Дельфин, Акула… В общем, можно понять: не могли же его назвать Дельфин, словно какого-нибудь изнеженного педераста. А плыл этот парень действительно как дельфин — сильно, грациозно… Плавать дельфином по-настоящему, красиво, дано не многим, даже очень хорошим спортсменам.

Кира почувствовала, что хочет видеть этого парня. Что она уже почти снова в него влюблена. По-детскому, без секса, когда сама не знаешь, чего хочешь, только чтобы он был рядом… Позвольте…

А это ещё что такое?! Телегин, оказывается, обнимает её за плечи. А Гусев положил руку на колено. Поглаживая, двигается выше, выше…