Плагиат Хоффмана - [4]

— Господин Лаупгейм заметил, что стиль моей поэмы напоминает поэзию Монбризона, — натянуто улыбнулся Хоффман.

— Очень напоминает, — мрачно подтвердил старый критик.

— Возможно, — смягчилась Марианна. — Но еще более возможно, и даже очевидно, что наш старый друг Лаупгейм — как это? — "чертовски пьян".

Лефевр воспользовался возникшей разрядкой и сказал Хоффману несколько слов, которые были как бы прелюдией к аудиенции с принцем. Принц прочел поэму. Принц очень доволен. Вольферману пора уступить свое место у трона. Хоффман немного успокоился: на Лаупгейма после слов фаворитки перестали обращать внимание. Хоффман впервые увидел Марианну Леви так близко. Она ему не понравилась. В ней не было утонченной светской красоты, не было, кажется, вообще ничего особенного, кроме, может быть, выражения лица — равнодушного и холодного; губы неуловимо меняли это выражение, придавая лицу то насмешливость, то презрительность, то — и Хоффман заметил это — беззащитность и усталость. Чем дольше Хоффман глядел на нее, тем привлекательнее и недоступнее она казалась. К концу вечера у него закружилась голова — как тогда, в день триумфа, — но не легко и приятно, а почти болезненно. Ради этой женщины, подумал он, Монбризону стоило рисковать головой. В один из моментов Марианна Леви бросила на него такой взгляд, что Хоффман почти поверил в себя, но Лефевр завладел всеобщим вниманием, заговорив о спорных вопросах поэзии. Граф Хеллеруп снова понес чепуху и Хоффман наконец раскланялся.

6

Монбризон уже не считал дни, проведенные в подземелье. Над потолоком еще тремя слоями располагались помещения дворца, и эта мысль приводила его в уныние. Каменные стены глухи и холодны. За дверью хрюкает и копошится Ваб — выродок, которого не умертвили при рождении, а заботливо вскормили и вырастили монахи странного ордена Гроба Господня — прежние хозяева дворца. Монбризон ходит вдоль стен. Хвалебная ода в честь короля — хороша ли она, или плоха — почти закончена. Монбризон не ждет вдохновения. Все, что у него еще осталось — это неугасимый огонь в груди, и только бумага и перо способны хотя бы на несколько часов увести творца из этой каменной темницы…

В коридоре темно и мрачно. Хропп держит лампу, Хоффман идет за ним. Они останавливаются одновременно.

— Итак, ты понял, — говорит Хоффман. — Передашь ему эти книги и несколько минут поговоришь с ним. Безразлично, о чем. Я буду ждать.

Хропп кивает с мрачным, обычным для него, видом, нажимает потайной рычаг и оказывается на лестнице. Огонек лампы обрисовывает его плечи и голову, освещает неровные стены. Стена смыкается, как вода. Хоффман курит сигару, роняя пепел на пол. Снова появляется Хропп.

— Ты говорил?

— Да, хозяин.

— Может быть, ты говорил недостаточно громко?

— Я едва не охрип и перепугал Ваба.

Хоффман усмехается. Монбризон лжет: там ничего не слышно, стены надежны, как Ваб.

— Хропп… Ты не боишься ада?..

Они уходят. Едва затихают звуки шагов, как из другого конца коридора появляется человек. В руках у него — потайной фонарь с задвижкой. Луч фонаря скачет по полу и стенам и замирает там, где только что беседовали Хоффман и Хропп. Человек неуверенной рукой ищет рычаг. Стена внезапно проваливается. Человек входит, добирается до металлической двери и долго осматривает ее. Прислушивается. Потом выходит. Тень его, упругая, как кошка, снова скачет вдоль стены, потом коридор снова погружается в беспросветный мрак.

7

У Марианны Леви узкие руки, тонкие брови, темные глаза. У нее фиолетовые волосы. Марианна Леви знает себе цену: она родилась и выросла в предместье, потеряла родителей, работала служанкой и прачкой, попала в бордель, и там началось ее возвышение. Ее расположения добивались. И она поднималась все выше и выше, пока не стала второй дамой королевства. Первая дама — сама королева. Из-за Марианны Леви дрались на дуэлях студенты и офицеры, поэты и министры, из-за нее стрелялись, бросали жен и детей. Но не было среди них ни одного, кто мог бы похвастаться взаимностью. Единственный человек, которого она почти полюбила

— казнен. Или умер на чужбине. Или заточен в подземелье. Марианна Леви — жестокий ребенок, узнавший правила взрослой игры.

На приеме у принца Хоффман прочел несколько новых стихов. Стихи были хорошими, но отнюдь не гениальными. Впрочем, это позволило Хоффману не сосредоточивать внимание общества и его высочества на своей персоне. Это позволило Марианне Леви быть милостивой с ним.

— Лаупгейма, конечно, можно не слушать, но у него огромный опыт и безошибочное чутье. Конечно, он уже стар и выпивает безо всякой меры…

— С Лаупгеймом можно поспорить: то, что он принял за стиль Монбризона на самом деле является стилем эпохи. Стиль молодых поэтов отличается от стиля стариков. Возможно, Лаупгейм просто отстал от жизни.

— Конечно, это не лишено смысла. Но ведь речь, насколько я понимаю, идет об индивидуальных особенностях письма.

— Вы хотите сказать, что Лаупгейм прав?.. Но это означало бы, что я пользуюсь никому не известными стихами Монбризона. Простите, но для меня это звучит слишком оскорбительно. Разсе мои стихи не публиковались раньше?