Плач третьей птицы: земное и небесное в современных монастырях - [59]

.

Никакое слово, говорит Лествичник, не изъяснит блаженного чувства святого смирения – невозможно дать понятие о сладости меда тем, которые никогда его не вкушали{410}. Византийское понимание смирения сводилось к умению находиться точно на своем месте, в соответствии с иерархическим положением. Наши святые, Феодосий Печерский или преподобный Сергий, подражая в уничижении Христу, трудились на самых низких послушаниях и смирялись перед каждым, но держались на равных с князьями и боярами и обличали их, напоминая, что сословные перегородки Неба не достигают{411}.

Некоторые думают, что смирение вырабатывается в суровой дисциплинарной обстановке, от унижений, издевательств и недоедания, однако смирённый отличается от смиренного, как вынужденная болезнью диета от аскетического поста. И в лагере, констатировал священномученик Роман Медведь, мало кто расставался с иллюзией почитать свое Я центром вселенной; сам он, даже вкусив даруемой смирением сердечной тишины, пребывал в напряженном внутреннем делании: «Учу себя… всегда быть готовым спокойно и с достоинством встретить всякие обстоятельства, как бы трудны они ни были, и умереть достойно своего звания… учу себя никогда не сходить с крепкой скалы нашей веры»{412}.

Разглагольствовать о смирении, говорит святой Григорий Синаит, все равно что измерить бездну. Бесполезны смиренные слова, смиренный вид, принужденное уничижение и поношение себя; подлинное смирение есть дар свыше; оно рождается по благодати{413} и лишь при собственном желании учить себя, при условии личностной свободы: кенозис Спасителя, отказавшегося действовать в нашем мире Божественной силой и мощью, был доброволен и свободен.

Вокруг понятия свободы опять же много путаницы; при Феодоре Студите монахи, покидая обитель, объясняли: «Тут рабство» и выбирали формальную, пустую, бессодержательную свободу, предпочитая, по бердяевской формулировке, свободу от свободе для{414}; по сей день люди активно внимают диавольскому шепоту: делайте что хотите, не слушайтесь, не подчиняйтесь запретам и будете как боги.

Прощающий всех прощает лишь себя.

Девочки из монастырской воскресной школы, посланные перед праздником за ромашками и васильками, вернулись, не дойдя до поля: жарко! Т. на Светлой седмице, пренебрегая уставом, усердно бьет поклоны: просит душа! А. не пришла на вечернее правило, всполошились, бегали в темноте по лесу, кричали, звали, в колокол ударяли; на упреки она возмутилась: подумаешь, захотелось погулять, немножко заблудилась… И все в одних и тех же выражениях провозглашали свободу: мы не рабы! Противлением реагирует именно тот, кто, по склонности к законничеству и фарисейству, терпит установления и правила, но, однажды истолковав их как покушение на свою независимость, готов всё растоптать, все принципы отбросить единственно для того, чтобы по своей глупой воле пожить{415}.

Но, может быть, не совсем прав и пламенный о. Д., отмахиваясь: «Какая там свобода, тем паче у монаха! Только служить, трудиться, сгибаться… Мы рабы Божии, закабалены, хоть и по своей воле, повязаны, закрепощены навеки!» Но мы порабощены – любовью, пленены – Христом, называющим нас не рабами, а друзьями; потому что раб не знает, что делает господин его{416}, а мы – знаем, и верим Ему, и хотим идти за Ним, свободно отвечая на Его призыв: да будет воля Твоя!{417}

Свобода, дарованная Христом, подразумевает самостоятельность и ответственность.

Однако и доступ к освобождающей истине{418} открывается лишь произволяющему, говорит преподобный Макарий Великий: благодать Божия побуждает, а не приневоливает, как впрочем и сопротивная сила; никто не вовлекается в порок насильно, никто против собственной воли не захватывается гневом, тщеславием, завистью и обманом; только согласие с непристойными помыслами ввергает душу в растление и блуд. Посему-то за расположение к злым делам{419} наказывается не сатана, а человек{420}.

Свобода, дарованная Христом, подразумевает самостоятельность и ответственность. Монах обязан одолевать столь распространенную, особенно в наши дни, болезнь неведения и, как говорит преподобный Никодим Святогорец, упражнять ум, чтобы он был светел и чист; надлежит действовать, во-первых, молитвой, умоляя Духа Святого излить божественный свет в сердце, во-вторых, углубляясь в истинное слово богодухновенных Писаний и учителей Церкви и от них постоянно зажигаясь и обновляясь{421}.

А если, паче чаяния, явственно получена сладостная благодать, ослабевать и почивать тем более немыслимо: милость Божия гарантий не дает, нужно с трезвением хранить, оберегать и приумножать драгоценный дар, соблюдая душу в святости и чести{422}, следуя не самому себе, а совету преуспевших, засвидетельствовавших опыт невидимой брани собственной кровью; в чтении их творений вырабатывается духовный вкус, и ум приемлет силу крепко молиться{423}.

К себе восходи, человече… {424}

Я призываю вас к восстанью против

Законов естества и разума:

К прыжку из человечества –

К последнему безумью –

К пересозданью самого себя.

М. Волошин

Покойный митрополит Питирим (Нечаев) считал монашество школой созидания собственной личности и приводил пример: один подвижник решил служить больным, но болезней не становилось меньше, и он ощутил лишь печаль от бесплодности трудов; другой преуспевал на стезе миротворчества, но сам оказался в тупике глубокой внутренней усталости. Душевного мира достиг третий: он продемонстрировал братиям сосуд с мутной глинистой водой, которая постепенно отстаивалась, являя чистую зеркальную поверхность; я, сказал он, ушел в пустыню и там увидел свое лицо