Плач - [15]

– Да смилостивится Господь над их душами, – тихо произнес мой собеседник.

Я пристально посмотрел на него.

– Как это понимать, Гай? Ты думаешь, им нужна милость за то, что они говорили то, во что верили? Что священники не могут превратить кусок хлеба в тело Христово?

– Да, – тихо проговорил Малтон. – Я верю, что они заблуждались, отрицая таинство мессы – ту правду, которой Бог и Церковь учили нас веками. А это опасно для всех наших душ. И они заполонили весь Лондон, скрываясь в своих собачьих норах, эти сакраментарии, и даже хуже – анабаптисты, которые не только отрицают мессу, но и верят, что все общество должно быть разрушено и все должно быть общим для людей.

– В Англии за все время было всего несколько анабаптистов, лишь горстка отступников-голландцев. Они воспитывались во зле. – Я сам услышал раздражение в своем голосе.

Гай гневно возразил:

– А эта женщина, Эскью? Она хвалилась своим отрицанием мессы. И ведь Эскью даже не ее настоящая фамилия, после замужества ее фамилия Кайм, но она бросила мужа и двоих малых детей, чтобы пойти в Лондон и произносить речи перед здешними жителями! Так ли должна вести себя женщина?

Я уставился на своего старого друга, чье величайшее достоинство заключалось в неизменной мягкости и доброте. Он поднял руку.

– Мэтью, это не значит, что их нужно убивать таким страшным образом. Нет, я так не считаю, нет. Тем не менее они были еретиками, и их следовало… заставить молчать. А если ты хочешь поговорить о жестокости, вспомни, что делала другая сторона, радикалы. Вспомни, что делал Кромвель с теми, кто отказывался принять верховенство короля десять лет назад, вспомни монахов, выпотрошенных заживо в Тайберне[9]. – Его лицо пылало эмоциями.

– Два заблуждения не составят истину.

– Нет, не составят. Мне, как и тебе, противна жестокость с обеих сторон. И я бы хотел увидеть конец жестокостям. Но не вижу. Вот что я имел в виду, говоря, что некоторые ссоры зашли так далеко, что их не уладишь миром. – Он посмотрел мне в глаза: – Но я не жалею, что король наполовину вернул нас к Риму и поддерживает мессу. Я бы хотел, чтобы он вернул нас к Риму до конца, – продолжал мой гость, все более пылко и страстно, – а старые обиды, нанесенные католической Церковью, сейчас заглаживаются, Тридентский собор, собранный папой Павлом Третьим, многое реформирует. В Ватикане есть люди, которые обратятся к протестантам и вернут их в лоно Римской церкви. – Он вздохнул. – Все говорят, что королю все хуже. А принцу Эдуарду еще нет и девяти. Я считаю это неправильным – что монарх назначает себя главой христианской церкви, объявляет, что он, а не папа, является гласом Божьим в претворении церковной политики. Как же маленький мальчик будет осуществлять этот главенство? Англии лучше воспользоваться возможностью вернуться в лоно святой Церкви.

– Церкви, которая сжигает людей во Франции и Испании посредством инквизиции? И намного больше, чем здесь. А император Священной Римской империи развязывает новую войну против своих подданных протестантов.

– Ты опять стал радикалом? – спросил Гай.

– Нет! – Я повысил голос. – Когда-то я надеялся, что новая вера, основанная на Библии, ясно покажет людям мир Божий. Мне ненавистна последовавшая за этим болтовня о разделении, ненавистны эти радикалы, использующие выдержки из Библии, как приговор, как гвозди в крышке гроба, подобно папистам настаивая на том, что только они правы. Но когда молодую женщину вынесли к столбу на стуле, потому что перед этим ее пытали, а потом сожгли заживо перед высокими лицами государства, поверь мне, я смотрел на это без всякой тоски по старой религии. Я помню Томаса Мора, этого несгибаемого паписта, и людей, которых он сжег за ересь.

– Если б мы только могли найти суть истинного благочестия, которое заключается в жалости, милосердии, единстве… – печально проговорил Малтон.

– С таким же успехом мы можем желать луну с неба, – ответил я. – Что ж, значит, в одном мы согласны: наша страна так разделилась, что это разделение не прекратить, пока одна сторона не раздавит другую. И сегодня мне тошно было видеть людей, которых возвысил Томас Кромвель, полагая, что они будут продвигать реформы, и которые теперь переметнулись назад, чтобы продвигать свою карьеру, – Пэджет, Ризли, Ричард Рич… Епископ Гардинер тоже был там с властным и грозным видом. – Я горько рассмеялся. – Я слышал, радикалы прозвали его надутым поросенком папы.

– Пожалуй, нам не стоит больше обсуждать такие темы, – тихо сказал мой друг.

– Пожалуй. В конце концов, в наши дни небезопасно говорить свободно – не безопаснее, чем читать что хочешь.

Послышался тихий стук в дверь. Я решил, что это Мартин – он должен был принести марципан. Мне теперь уже не хотелось сладкого. Я надеялся, что Мартин не слышал наш спор.

– Войдите, – сказал я.

Это был и в самом деле Мартин, но он принес не десерт. На его лице, всегда таком бесстрастном, теперь проглядывало возмущение.

– Мастер Шардлейк, к вам пришли. Какой-то юрист. Сказал, что ему срочно нужно с вами поговорить. Я сказал, что вы ужинаете, но он настаивает, – сообщил стюард.

– Как его имя? – спросил я.