Плач к небесам - [14]

— Но опера? Неужели вы никогда не хотели петь на сцене? — настаивал Тонио.

Алессандро сложил пальцы домиком. Он явно задумался над ответом.

— Стоять перед рампой — совсем другое дело. Боюсь, я не смогу этого объяснить. Вы видели певцов на...

— Нет, еще нет, — ответил Тонио и внезапно покраснел. Сейчас гость поймет, насколько он еще юн и как нелепо все происходящее.

Но Алессандро спокойно продолжал, объясняя, что на сцене актер предстает в образе другого человека, ему приходится играть, правильно держать себя и притом быть все время на виду. В церкви совсем не так: там главное голос.

Тонио отпил еще вина и уже собирался сказать, как страстно желает посмотреть оперу, но вдруг заметил, что Анджело и Беппо поспешно встали. Алессандро быстро перевел взгляд в другой конец стола и тоже вскочил. Тонио невольно последовал их примеру и лишь тогда увидел в голубоватом полумраке фигуру отца.

Андреа только что вошел в столовую. Свет падал на его тяжелое красное одеяние. За его спиной стояло множество других людей.

Синьор Леммо, его секретарь, стоял рядом с ним, а за ним — те молодые люди, которые учились у почтенного старейшины риторике и политическому такту.

Тонио так перепугался, что потерял дар речи.

О чем он думал, приглашая гостя поужинать? Андреа между тем уже стоял перед ним. Тонио склонился, чтобы поцеловать отцу руку, не представляя, что может за этим последовать.

А потом он увидел, что отец улыбается.

В полнейшем изумлении следил Тонио за тем, как отец садится на стул рядом с Алессандро. Некоторые из молодых людей получили приглашение остаться. Синьор Леммо велел старому лакею Джузеппе зажечь факелы на стенах, и синие атласные обои внезапно чудесным образом ожили.

Андреа много говорил, отпускал остроумные замечания. Для него и молодых людей принесли ужин, и в бокал Тонио подливали и подливали вина, а когда отец посматривал на сына, в его глазах светились лишь теплота, ласка, безграничная любовь, проявлявшаяся решительно и шедро.

* * *

Сколько это длилось? Два часа, три? Потом Тонио лежал в постели, вспоминая каждое произнесенное слово, каждый взрыв смеха. После ужина они снова отправились в музыкальную гостиную, и впервые в жизни Тонио пел для своего отца. Алессандро пел тоже, а потом они вместе пили кофе с кусочками свежей дыни, а еще им подали чудесное мороженое на серебряных тарелочках, и отец предложил Алессандро курительную трубку и даже захотел, чтобы его юный сын тоже попробовал.

В этой компании Андреа выглядел очень старым. Прозрачная кожа на его лице была столь иссохшей, что через нее проглядывали кости черепа. Но неменяющиеся глаза его, как всегда, мягко лучились и резко контрастировали с остальным обликом. Тем не менее губы его иногда старчески дрожали, а когда он встал, чтобы попрощаться с гостем, было видно, что напряжение болезненно для него.

Когда компания удалилась, вероятно, уже перевалило за полночь. И, двигаясь медленно и осторожно, Андреа двинулся за Тонио в его комнаты, где не бывал никогда, за исключением тех случаев, когда сын болел. Он почти торжественно вступил в спальню и оглядел ее с явным одобрением.

Он казался слишком великолепным для этого места, слишком величественным.

Свеча бросала отблески на его белые волосы, дымкой обрамляющие лицо.

— Ты стал уже совсем самостоятельным, сын мой, — сказал Андреа, и в его голосе не слышалось упрека.

— Простите меня, отец, — прошептал Тонио. — Мама была больна, а Алессандро...

Легким жестом отец остановил его.

— Я доволен тобой, сын мой, — произнес он.

И если у него были на этот счет какие-то другие мысли, то их он скрыл.

* * *

Но как только Тонио опустился в подушки, он тут же почувствовал крайнее возбуждение. Ему никак не удавалось улечься поудобнее. Руки и ноги дрожали.

Этот простой ужин был очень похож на его сны, на фантазии, в которых оживали его братья. Даже отец сидел с ними за столом. И теперь, когда все закончилось, он испытывал внутреннюю боль, и ничто не могло ее унять.

В конце концов, когда часы по всему дому пробили три, он поднялся с постели и, положив в карман тонкую восковую свечу и одну спичку, хотя ни то ни другое не могло ему понадобиться, отправился бродить по дому.

Он скитался по верхним этажам. Заглянул в старые комнаты Леонардо, где стояла голая, похожая на скелет кровать, потом в покои, в которых Филиппо жил со своей юной невестой, а теперь не осталось ничего, кроме выцветших пятен на стенах там, где раньше висели картины. Он зашел и в маленький кабинет, где на полках все еще стояли книги Джамбаттисты, а потом, миновав комнаты для прислуги, поднялся на крышу.

Легкий туман не скрывал город, но придавал ему особенную красоту. Темные черепичные крыши поблескивали от влаги, а огни площади вдалеке отражались в небе розовым ровным светом.

Прежние мысли овладели Тонио. Кто будет его женой? Имена и лица двоюродных сестер в монастырских школах ничего для него не значили. Но он представлял себе будущую подругу жизнерадостной и милой, воображал, как она откидывает с лица вуаль и смеется застенчиво и страстно. Она никогда не будет печальной и грустной. Вдвоем они примутся устраивать грандиозные балы, будут танцевать всю ночь, у них вырастут сильные сыновья, а летом они будут ездить с другими знатными семействами в свою виллу на Бренте. Даже ее старые тетушки и незамужние кузины смогут жить в этом доме, как и ее дядья, ее братья — место найдется для всех. Он прикажет сменить все обои, всю драпировку. Заскрипят ножи, счищая плесень с настенных росписей. Здесь не останется ни одного пустого или холодного помещения, у его сыновей будут друзья, и десятки этих друзей будут все время приходить в гости со своими воспитателями и няньками. Он так и представлял себе этих детишек, вставших парами и приготовившихся танцевать менуэт, в чудесных шелковых костюмчиках и платьицах самых разных пастельных тонов, представлял себе, как дом звенит от музыки! Он никогда не будет оставлять их одних, своих детей. Не важно, насколько он будет занят своими государственными делами, он никогда, никогда не оставит их одних в таком пустом огромном доме, он никогда...