Плач к небесам - [13]

Тонио засмеялся. Но он был одинок и знал, что непременно расплачется, если этот человек сейчас уйдет.

— Садитесь, пожалуйста, синьор, — предложил он. И обрадовался, когда появилась Лина с чайником, а за ней — Беппо с целой стопкой нот.

Тонио был страшно взволнован. Ему пришло в голову, что, если его общество будет приятно для Алессандро, тот будет приходить к нему снова и снова. Он взял партитуру последней оперы Вивальди, «Монтесума». Все арии были для него новы, но он не мог рисковать, исполнив что-то старое и банальное. Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы погрузиться в энергичную и драматическую вещь, и голос его быстро окреп.

Он никогда не пел в этой комнате. Здесь было больше голого мрамора, чем ковров и драпировки. Возник великолепный резонанс, и, когда Тонио замолчал, тишина напугала его. Он не смотрел на гостя. Но прислушивался к себе и удивлялся нарастающему любопытному ощущению: какому-то смущенному восторгу.

Он повернулся к Алессандро и импульсивно подозвал его. И был безумно рад тому, что евнух поднялся и устроился рядом с ним за клавесином. Тонио быстро начал первый дуэт и услышал тот самый восхитительный голос, как могучая сила поднимающий и выводящий вперед его собственный.

За этим последовал другой дуэт, а потом еще один, и когда дуэтов уже не осталось, они принялись сами составлять их из арий. Они выбрали из этой стопки и спели все, что им нравилось, и даже кое-что, что им вовсе не нравилось, а потом перешли к другой музыке. В конце концов Тонио уговорил Алессандро присесть рядом с ним на скамеечку, и им подали кофе.

Затем пение продолжилось и продолжалось до тех пор, пока между гостем и маленьким хозяином уже не осталось никаких формальностей. Алессандро указывал ему на разные нюансы того или иного сочинения. Он то и дело замолкал, настаивая на том, чтобы Тонио пел один, и в этом случае его ободряющие слова были такими теплыми и взволнованными, словно он пытался убедить мальчика в величии его дарования и в том, что эти слова не являются пустой лестью.

Они прекратили пение только тогда, когда кто-то поставил перед ними подсвечник. Дом погрузился во тьму: было уже поздно, а они этого даже не заметили, позабыв обо всем.

Тонио притих. Мрачный вид окружающих предметов действовал на него подавляюще. Комната, словно глубокая пещера, разверзлась перед ним, и ему захотелось озарить ее всеми свечами, которые он мог бы найти. Музыка все еще звучала у него в голове, а вместе с нею пульсировала боль, и когда он увидел на лице Алессандро ласковую улыбку, встретил его задумчивый, исполненный благоговения взгляд, то почувствовал к этому человеку непреодолимую любовь.

Он хотел рассказать ему о той давнишней ночи, когда впервые пел в соборе Сан-Марко, о том, как ему это понравилось, и о том, что воспоминание об этом останется в нем навсегда. Но было совершенно невозможно облечь в слова то первое детское желание стать певцом, невозможно выговорить: «Конечно, я не могу им быть», невозможно объяснить ему комизм положения, то, что он ведь не знал, кем был Алессандро... Он отбросил эти мысли, неожиданно устыдившись.

— Послушайте, вы должны остаться на ужин, — заявил он, вставая. — Беппо, передай, пожалуйста, Анджело, что я хотел бы и его увидеть с нами за столом. И скажи поскорей Лине. Мы будем ужинать в главной столовой.

Стол был быстро накрыт подобающей скатертью и сервирован серебряными приборами. Тонио попросил принести больше свеч. Усевшись во главе стола, там, где сидел обычно, когда обедал в одиночестве, он быстро увлекся беседой.

Алессандро весело смеялся, пространно отвечал на вопросы, хватил вино. И вскоре уже описывал недавний прием у дожа.

Такие приемы были просто чудовищны, ведь за столом сидели сотни приглашенных, а простые люди с площади ломились в открытые двери, чтобы поглазеть на них.

— И тут одна серебряная тарелка пропала. — Алессандро улыбнулся, подняв густые темные брови. — И представьте себе, ваше превосходительство, государственные мужи терпеливо ждали, пока пересчитают все серебро. Я еле удержался от смеха.

В том, как он рассказывал об этом, не чувствовалось непочтительности, к тому же он быстро переключился на другую тему. В нем была какая-то расслабленная утонченность. При свете свечей его длинное лицо было таким сглаженным, что казалось почти неземным.

И Тонио неожиданно для себя осознал, что Анджело и Беппо тихо сидят по его правую руку и делают все, что он им ни скажет. Так, Тонио предложил открыть вторую бутылку вина, и Анджело тут же послал за нею.

— И обязательно десерт! — добавил Тонио. — Если у нас нет ничего дома, пошлите кого-нибудь за шоколадом или мороженым.

Беппо действительно смотрел на него с восхищением, а Анджело даже с некоторым испугом.

— Но скажите мне, что вы чувствуете, когда поете для монарха: короля Франции, короля Польши?

— Нет разницы в том, для кого поешь, ваше превосходительство, — ответил Алессандро. — Просто хочешь, чтобы все было безупречно. На твой собственный слух. Ведь ошибки невыносимы. Поэтому я никогда не пою в одиночестве, у себя. Я не хочу услышать что-нибудь, что... несовершенно.