Плацебо - [79]

– Я бы тоже могла бы сдохнуть! – выплюнула я прямо ему в лицо.

– Издержки производства, – пожал плечами Рик, – предложение такое: давай к нам в команду сценаристов. Это и есть главный приз, – Рик расхохотался. – Сюрприз! Хорошая работа, никаких радомеров, я такой ерундой не страдаю.

– Предлагаешь работу? – медленно повторяю я.

– Ага, пожизненно берем. График лояльный. Главное, изобретательность. Каждая серия должна становиться произведением искусства и приводить к ужасающей драме, и при этом никто не должен заметить подвох.

– Но… почему ты мне это рассказываешь? Вдруг, я… не знаю… напишу об этом интервью?

Рик смеется.

– Тебя никто не станет слушать. Ты же участница шоу «Место». Они видели твою вывернутую наизнанку душу, а это еще хуже, чем грязное белье. Обычно мы отправляем победителя на три недельки отдохнуть, и потом он приступает к работе.

– А что с остальными? – спрашиваю я.

– Сами разберутся. Даже если ты прибежишь и расскажешь им о случившемся – дороги обратно у них нет, а ко мне закроется после первого твоего слова. И знаешь, – голос Рика смягчился, – я скучал.

Я вздрогнула. Опять это странное чувство. Как будто и не было всех этих лет и жестоких решений.

– То есть стабильная работа без радомеров, реверансов и в одной команде с… тобой?

– Плюс каждую пятницу команда тусит в «Крупе», помнится, ты там была. Все напитки бесплатно.

– Заманчиво, – говорю я… – Спасибо тебе, Рик. Твой макаронный мир, как всегда, безупречно продуман и, как всегда, мне нет в нем места. Ты, наверное, больше не любишь апельсины, – пробормотала я, – прощай.

– То есть, ты остаешься верна своим идеалам и не станешь работать на нас? – Рик драматично прикладывает руку ко лбу.

– Абсолютно верно. Не стану.

Камеры отключаются

Появляются титры шоу «Место». Звуковой режим «торжество».

– Снято! – кричит оператор.

Мы с Риком остаемся одни посреди пустынной трассы.

– Так что? Мы снова команда? – Рик рассматривает меня с любопытством.

– Нет, я серьезно. То есть я бы сказала это не так пафосно, но я серьезно.

– Шутишь? – ошарашенно говорит Рик.

– Нисколько. Знаешь что? Ты – настоящий король, Рик, – я сняла амулет с пешкой и протянула его Рику, – а настоящий король пьет из колодца и становится таким же безумным, как и его подданные. У него нет выбора.

– Ты не понимаешь, – начал Рик.

– Это ты не понимаешь, – я его перебила, – вся твоя многослойность – это топтание на месте. Ты вдоль и поперек изучил первый этаж, знаешь все тайные лазейки, каждую шероховатость на плитке и трещину на штукатурке, но шутка в том, что дом многоэтажный, Рик. Ты топчешься на месте и тебе не подняться выше, а ниже, может, некуда спускаться.

– Ты дошла до финала только потому, что я так захотел, – Рик ухмыльнулся, – не потому, что ты умнее других или глубже, или высокомернее. Просто по старой памяти, подруга.

– А твой «Круп» – дерьмо собачье, – я улыбнулась.

Забавно, какие-то мелочи кажутся совсем родными. Дырка в правом козелке, которую я пробивала раскаленной цыганской иглой, так и не заросла. И лоб он все так же хмурит, когда не знает, что сказать.

Рик тоже не смог сдержать улыбку.

– Вот это Хвалебный диалог по-нашему! – он дотронулся до моего плеча, буквально на секунду, и всунул в карман конверт.

– Обниматься не будем, – я часто заморгала и засмеялась, чтоб не расплакаться.

Солнце вступило в свои права, я шла и шла по пустынной дороге и решилась достать конверт из кармана, только когда мысленно досчитала до трехсот пятидесяти. Я считала медленно, выдерживала паузу (раз-два-три) перед каждым счетом. Моему мозгу нужно было цепляться за цифры, чтоб не затеряться в хаосе.

Наконец я достала конверт. Я узнала сразу этот кривой, кривляющийся почерк. Там был чек и запрос на съемки моей истории. Нашей истории с Риком. Тридцать минут эфирного времени. Краткое содержание моей жизни.

Обернулась. Санаторий давно скрылся за завесой дорожной пыли. Кажется, впервые в жизни я оставляла прошлое в прошлом. Я попыталась вспомнить лицо Флор… Я могла живо представить ее родинку над губой, ее самобытные фразочки, ощущение, которое у меня вызывал ее звонкий смех, но я не помнила ее лица. Я помнила горечь в голосе Витуса, но не сам голос.

Я помнила, что от Фатуса несло луковым потом, а Импер душился розовой водой, но запах не пробивался сквозь толщу воспоминаний. Я помнила, что икры у Нулы слишком крупные, и пальцы на руках тоже, а лысина Вальтуриса лучше всего отражает синий свет. Множество деталей всплывали в моей голове, как отсыревшие спички, сверкали и тут же тухли. Я не помнила вкус жижи, которую нам давали на завтрак, как туалетная плитка холодила босые ноги, как слезились глаза Кукумериса от постоянных вспышек камер. Я не помнила, как Видея выходила по ночам в коридор, садилась на пол и мерно качалась из стороны в сторону, пока кто-нибудь ее не уводил, не помнила, как Глория выдергивала пинцетом волосок из соска и ее лицо при этом брезгливо морщилось, а Долор подкармливала сторожевого пса своим обедом…

И я не заметила, серьезно, я только что заметила, что оставила в молле свои очки-невидимки.

Если все это и научило меня чему-то, то только одному.