Плацебо - [74]

Резко включается свет. Улучшается качество изображения. Пропадает зернистость.

Падает одна из стен комнаты, оказавшаяся картонной декорацией.

Звучит режим «веселье».

Фатус морщится от слепящего света, Кукумерис ищет, куда бы спрятаться, но прожекторы светят прямо на них. Два циркача-верзилы выносят Нулу в обтягивающем комбинезоне, а на голове у нее темно-синий ночной колпак с фосфоресцирующими звездами.

– Вы преуспели в исследовании самих себя! Вы забрались так глубоко в собственные страхи, что не назвать вас смельчаками было бы преступлением! Вы столкнулись с различными проявлениями себя, но не сбежали…

– Потому что от себя не сбежишь! – прервал ведущую Вальтурис и озорно подмигнул зрителям.

Зрители ликовали, аплодировали, снимали шляпы.

– Король и королева зажили долго и счастливо, – прошептала Нула, – долго-долго и счастливо. Но важно не это, важно другое, – Нула сделала паузу, – по мнению наших зрителей-экспертов, – зазвучал «торжественный» режим, – вы сдали экзамен!

– Оба, – усмехнулся Вальтурис, – это победа! – Вальтурис захлопал и подал пример остальным присутствующим.

Фатус не без труда приподнялся со стула, на котором сидел, и с помощью Кукумериса поковылял в сторону сцены. Они встали рядом с Нулой и Вальтурисом. Воцарилась тишина.

– Вы сдали экзамен, слышали? – вновь повторил Вальтурис, – наконец!

Фатус заулыбался, но тут же поморщился от боли. Взгляд Кукумериса бегал по сторонам, бедняга силился осознать происходящее, но не мог.

Вальтурис молча прошел в глубь комнаты, туда, куда не дотягивался цепкий сценический свет, но как только Вальтурис оказался там, вдруг включились лампы.

Ведущий подошел к санитарам и резким движением сорвал бейджики с их больничных форм.

– Вы сдали экзамен, ребята.

Зал ликует. Женщина с татуировкой бульдога на лбу рвет на себе рубашку и прижимает к груди беззубого розоволосого старичка, который вытирает платочком слезы.

– Но… куда нам идти? – растерянно спрашивает Е.

– На свободу! Вы ведь любите свободу? Все любят свободу! – восклицает Нула и жестом дает знак хору общеобразовательной школы № 57 начать выступление.

«Свобода! Свобода! Сво-бо-дааа» – тянут двенадцатилетки и улыбаются своими белыми зубами.

Вальтурис снова оказывается на основной сцене и протягивает бейджики санитаров Фатусу и Кукумерису.

– Шоу продолжается! – улыбается он.

Свет гаснет.

Зеркала опасны, потому что убедительны. Полуправда всегда звучит убедительнее всего. Вот так и мы с братом. Две полуправды, которые, однако, никогда не сложатся в правду. Законы математики слишком абстрактны для жизни, формальная логика безутешна, жизнь хаотична и безжалостна, в каждом из нас есть все и это «все» не все могут вынести. Когда я вглядываюсь в его лицо, я не вижу там себя, я не вижу там его, я никого там не вижу за этой дверью из кожи, мяса, за этими стеклянными окнами – ни черта не видно, совсем. Мы нормальные парни, мы пришли сюда поржать. Не знаю, зачем. Е. хотел славы, он пробовался постоянно на роль в рекламе. Он обожал выдумывать короткие эпизоды, ни с чем не связанные. Один из его любимых: вот сидит мужик по-турецки, медитирует, в парке или даже в горах, вокруг поют настоящие птички. Он говорит вроде как сам себе: «хорошо здесь, славно, вдалеке от цивилизации», приходит другой мужик, тоже садится по-турецки, медитирует, птичек слушает. А первый берет и достает из сумки механическую канарейку, чтоб сделать «птичек» погромче и снова говорит: «хорошо здесь на природе». В общем, Е. жутко смеялся, когда это придумал. По мне, так это не очень смешно, ну я мог бы улыбнуться, все-таки он брат, но я бы на это средств не выделял. Не было у него, наверное, шансов в рекламе, поэтому он и хотел на шоу. А я хотел чего-то хотеть. Когда мы были в Храме, Е. даже не думал, взял талон на бессмертие и радовался как тупица последний, а я курил и пытался испытывать муки совести, я думал, что, может, я недостоин этого талона. Нет. Не в этом дело. Я бы хотел так чувствовать, но нет. Наоборот, я считаю, что достоин большего, чем вечное рабство. Я поступил плохо, неправильно. Я постоянно прокручиваю все это в голове, специально накручиваю эти мысли на палец, но отклика нет. Я могу жить дальше, хотя я должен не мочь. Она была хорошей, несчастной. Может, оно и к лучшему.

Я опускаю голову в чан с холодной водой. Вода попадает в глаза, рот, уши. Она такая соленая. Жжет. Уши сейчас разорвет от нарастающего давления.

Е. завел тетрадь, когда мы стали санитарами, он записывал все, что видел. Это была его первая настоящая работа. Я смотрел тогда, в Храме, на разбегающихся по залу тикащих засранцев, на поднос с черными чипами и думал, что единственный способ освободиться – это взять и самому отмерять кусок несвободы. Отрезать большой ломоть от черствой буханки и с удовольствием сожрать его.

Свободу, оказывается, трудно вынести.

Достаю голову из чана.

Мне казалось, это хорошая идея. Покашлять перед биологическими часами, сморщить лоб, постараться, чтоб дали лет десять, и жить их в свое удовольствие. Десять лет делать что хочешь, без оглядки на будущее, потому что будущего нет. А потом вдруг так вышло, что Е. куда счастливее меня. Я мог бы не работать санитаром, но мы всегда всюду ходили вместе. Мы же две полуправды. И вдруг оказалось, что это не так уж и плохо. Почему-то тереть пол щеткой ничем не хуже, чем хлестать «Круп» или тусить в «Драйве». Разница между заработком санитара и пособием для стареющих (так я его называл) невелика, хватит на то, чтоб покрыть одно соевое мороженое. Оказалось, что есть сопли, приготовленные Пус, ничем не хуже, чем есть засахаренные оливки на гастрономической горе. По большому счету, на общий уровень счастья это никак не влияет. Заправлять постель ничем не хуже игры в настольный теннис, а самое главное, если есть свободные выходные – на душе паршиво, валяешься весь день на кровати, слушаешь режим «грусти», и брат приносит тебе растворимый суп или кофе, он вечно путает. А мне и не важно. И тогда понимаешь, еще немного так осталось, время отмеряно, и вроде это должно помочь. Вроде ты должен вскочить и начать веселиться, а вместо этого пялишься в потолок и уже все царапинки знаешь на штукатурке. Потом начинается рабочая неделя, вся эта скучная бесполезная работа, но почему-то в потолок пялиться не хочется, хочется ходить в отель поцелуев или если нет средств, общаться через банк знакомств, гулять в парке и можно даже помыть голову. Я искренне ненавижу это шоу, но без него я буду просто лежать и часами пялиться на потолок, пялиться и думать о том, что я убил Видею.