Питер Брейгель Старший - [10]

Во многих ранних работах Брейгеля видят — и справедливо — влияние Босха. Но только ли в нем дело?

Мы не знаем ничего достоверного о детских и юношеских годах художника. Но из истории мы хорошо знаем, сколько и каких зловещих сцен разыгрывалось в Нидерландах в это время. Брейгелю было лет пятнадцать, когда Карл V праздновал расправу над Гентом, ему было лет двадцать, когда в Амстердаме и других городах состоялись массовые и торжественно обставленные сожжения анабаптистов. Гравюра, запечатлевшая это событие, сохранилась, и нам известно, что она была широко распространена в Нидерландах. Можно предположить, что юный Брейгель видел это изображение.

Но, разумеется, его детство и юность не могли складываться только из этих страшных впечатлений. Жизнь в нидерландской деревне шла своим заведенным чередом.

Голландский прозаик Феликс Тиммерманс в своем романе «Питер Брейгель» (1928) — единственной попытке воплотить образ Брейгеля в беллетристической форме — сочинил ему весьма бурное, даже трагическое детство сироты, попадающего то работником к немилосердно жестокому богатею, то в шайку нищих. Долгие и опасные полуголодные странствия, любовь к бедной девочке, встреченной на дороге, смерть этой девочки в доме призрения — вот некоторые детали первой части романа. Под его фабулой нет документального основания, хотя многие детали и колорит романа следуют за работами Брейгеля. Но ход мысли писателя интересен. Тиммерманс изобразил необычайное, бурное, драматическое детство, резко выламывающееся из общего хода жизни нидерландской деревни, для которой его Брейгель почти изгой. Почему? Ему казалось, что только исключительностью судьбы художника можно объяснить все то страшное и дисгармоничное, что характерно для многих, особенно для его ранних работ, то трагическое, чем проникнуты его работы более поздние.

Но нужно ли такое предположение?

Само время, на которое пришлась жизнь художника, таило в себе то, что развилось в его творчестве. Можно видеть трагическое и страшное в своем времени, можно его и не замечать. Брейгель принадлежал к тем великим художникам, чьи глаза всегда открыты. И для трагического и для прекрасного. И для исключительного и для обыденного.

Нам кажется, что ощутить атмосферу детства Брейгеля можно, внимательно перечитывая «Легенду о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гоодзаке» Шарля де Костера.

Шарль де Костер — величайший знаток жизни Нидерландов XVI века. Он изучал ее долгие годы по документам архивов, по изустным преданиям, по картинам нидерландских мастеров, в том числе — это бесспорно — и по картинам Брейгеля.

Его Тиль родился в один день с Филиппом II, в 1527 году, а значит, был почти ровесником Брейгеля. До того как Тиль совершил прегрешение перед церковью и был отправлен в долгое покаянное странствование, его детство изображено как обычное детство в обычной нидерландской семье небольшого достатка. Он даже играет в те же самые игры, которые показаны на картинах Брейгеля.

Наследие Брейгеля было одним из важных источников Шарля де Костера во всем, что касается зрительной, красочной, пластической стороны его прозы. «Легенда о Тиле Уленшпигеле», проиллюстрированная рисунками, гравюрами и фрагментами картин Брейгеля (такое издание недавно вышло в Италии), создает эффект необычайной силы. Но, вероятно, возможен и обратный ход. Не будем, разумеется, полностью отождествлять детство Питера Брейгеля и детство Тиля Уленшпигеля. Вспомним просто, каким было детство Тиля!

Майские ясные утра, когда распускаются белые цветы боярышника, июнь, когда по ночам заливаются соловьи, а днем ветер несет над полями запах жимолости, гудят пчелы в ульях и падает первая скошенная трава; осень, когда желтеют деревья, а на яблонях висят тяжелые краснощекие яблоки; зима, когда снег и град сменяют друг друга. И на фоне этой неторопливой череды дней обычное детство в обычном доме, где все много работают. Где в кошельке, повешенном на стену, часто не звенит ни одной монеты. Где игрушки мастерят из старого башмака. Где оловянная кружка — богатство, которым гордятся. Где себя считают богатыми, покуда в хлебном ларе есть лепешка, а в углу стоит мешок бобов да в кладовке припасена плошка с маслом. Где, чтобы были эти бобы и эта лепешка, отец и мать от зари до зари идут за тяжелым плугом или тащат по твердой земле борону с деревянными зубьями, песней помогая себе побороть усталость.

Таким было детство Тиля, пока в него зловещей черной нотой не ворвался кровавый указ Карла V. Таким же могло быть и детство Питера Брейгеля. Это не больше чем догадка, но не будем упускать ее из виду. Деревенская даль, простор поля и луга, тишина сельской дороги, угол крестьянского дома, раскидистые купы деревьев возникали на картинах Брейгеля даже тогда, когда его острее всего мучили мысли о трагизме окружающей жизни. Не были ли они отзвуком и воспоминанием поэзии его детства?

III

Один из исследователей творчества Брейгеля задает несколько вопросов, связанных с юностью художника.

Как проявилось впервые его дарование?

Кто покровительствовал ему?

Когда и при каких обстоятельствах Брейгель попал в Антверпен?