Пистолет моего брата - [4]

– Кто даст гарантию, что брат ангела смерти не окажется таким же чудовищем?

Аплодисменты.

Мама посмотрела на меня, в ожидании, что я отвечу на вопрос. Потом камера наехала на меня, и я не смог произнести ни слова.

8

Там было на что посмотреть. Горы, дюны, а потом море.

– Если ты туда не полезешь – ты трусиха, если не долезешь до верха – грош тебе цена, если повернешь назад – ты покойница, если упадешь – пиши пропало.

Он был доволен. Так она мне сказала. Она сказала: «Никто никогда не видел его таким довольным».

На нем были кожаные сапоги, и идти по песку становилось трудновато. Она была в обрезанных джинсах и выцветшей синей футболке, совсем коротенькой. По правде говоря, она была очень красива. Рыжая, с длиннющими ногами. И чуть выше его ростом.

Груди у нее были маленькие. Они и сейчас маленькие. Как у девочки. Об этом мне тоже сказала она, а потом я их увидел, потому что она сама мне их показала.

Сейчас я не знаю, любила она его или просто шлялась вместе с ним, потому что он был красив как черт и круто водил машину, и потому что он убивал людей.

Было много вещей, которые он умел делать и которые не делал никто, кроме него. Конечно, было много вещей, которые умели делать все и к которым он был совершенно неспособен.

Он продолжал карабкаться вверх по дюне, море было самой большой штукой на свете, море волновало его, чего с ним никогда не случалось на пляже. Ему нравились вода и песок, но ему не нравилось большинство людей на пляже.

Хорошие люди – да, хотя журналисты и с этим напутали; он просто с ума сходил по хорошим людям, он был готов целые часы тратить на разговоры с хорошими людьми, которых и не знал совсем. Целые часы. Даже со мной он столько не разговаривал.

А они потом сказали, что люди – любые люди – его раздражали. Что он был социопат, интроверт, человеконенавистник.

Вранье величиной с дом.

Постепенно, конечно, к этому привыкаешь.

Он покатился вниз по дюне к морю. Залез в воду прямо в сапогах: жара стояла несусветная, но он всегда носил сапоги. Вода доходила ему до пояса, потом волна окатила его с головой. На нем были черные джинсы, черная майка с вырезом и эти кожаные сапоги. В тот момент он был красив как никогда. Так она мне потом сказала.

– Ты же никогда не высохнешь.

– Не хочу высыхать, хочу подыхать, не хочу быть сухим и мертвым, хочу быть мокрым и мертвым!

Еще она мне сказала, что, хотя и не была уверена, что любит его, в тот момент она его точно любила. А когда он пинком вытолкнул ее из машины, она перестала его любить. Насовсем.

Когда она добралась до вершины дюны, то увидела гору, а потом увидела его в воде, и вот тогда она подумала, и сейчас клянется, что никто на свете не видел его таким красивым.

Потом они растянулись на песке.

– Я не думала, что ты так хорошо плаваешь. У тебя странное тело.

– Как это – странное?

– Как у усталого спортсмена или как у тренированного бродяги.

– Это тело, которое мне хочется иметь.

Он просто раздувался от гордости.

Она не сильно его любила. То есть я имею в виду, что она не стала бы отдавать ради него жизнь и всякое такое, но, как она мне рассказывала, в такие моменты, как тогда, она бывала уверена, что в целом свете не найти парня красивее.

Они решили поесть. У них был сыр, и ветчина, и хлеб, и шесть банок пива. Ему пришлось вылезти из воды, дойти до машины и принести все это. Он поднимался на дюну и спускался два раза. Она чувствовала себя усталой. Она тоже была очень красивая. Сначала она мне об этом сказала, а потом я сам увидел. Или одновременно. Или даже раньше. Она сказала мне: «Я очень красивая, поэтому он и взял меня с собой».

Она вовсе не была плохой. Малость сумасшедшая, это да. А потом появились эти письма, и телевизионщики, и фотографии – все это вместе ее и доконало. В конце концов она начала говорить как звезда, или стала звездой, или, по крайней мере, кажется звездой.

Не знаю. Потом стали происходить такие нелепые вещи, что, я думаю, каждый из нас просто делал то, что мог.

– И что ты теперь собираешься делать?

Он валялся на песке и вообще ничего не хотел делать.

– Обсохнуть.

Поскольку он в кого-то там выстрелил, в человека с именем и фамилией, с детьми, и с женой, и с матерью, все ждали от него твердой решимости – того, что называют избранностью, но, откровенно говоря, он даже не знал, каким будет его следующий шаг.

Он просто хотел обсохнуть, потому что очень неудобно ходить в мокрых сапогах и мокрых джинсах.

Он выпил пять банок пива, съел немного сыра и немного хлеба и даже не притронулся к ветчине. Она съела еще меньше.

Он был немного пьян, когда говорил:

– Дальше – только вниз.

9

– И как тебе это?

Он уперся кулаками в пол, вытянул ноги вперед и поднял тело в воздух, образовав прямой угол.

– Постарайся сделать так же!

– Черт возьми, да я же стараюсь!

Я действительно старался, но ничего не выходило.

– А ты не смейся: будешь смеяться – вся сила уйдет.

Я и не думал смеяться, но, как только он это сказал, я прямо зашелся от хохота. Он этого и добивался.

– Замолчи, оставь меня в покое.

– Да не смейся ты! Слышишь, перестань смеяться! Знаешь, в чем твоя проблема?

– Нет, но мне кажется, сейчас ты мне все объяснишь.