Пистоль Довбуша - [49]

— Анця ждала Палия? — спросила наконец девочка.

— Айно! Как еще ждала!

— И я тебя буду ждать! — сказала и скрылась за воротами.

Во дворе Маричкиной хаты звенела капель, тонко, нежно…

…На второй день Маричка писала знакомые буквы и на снегу, и угольком на земляном полу, на подоконниках. Пусть теперь Елонка дерет нос сколько ей угодно! Маричка тоже уже знает тайну «черных жучков».

«Хочу быть, как мой нянё!»

Юрко и сам не заметил, как очутился у реки. Он долго смотрел, как плывут, догоняя друг друга, льдины. «Скоро можно будет ловить форель», — подумал он. Юрко всегда в эту пору рыбачил с отцом. Может быть, потому он и пришел сейчас к Латорице. Его привела сюда тоска по отцу.

В селе говорили, что Дмитрикового нянька гонведы забили плетьми. Юрко не находил себе места. От отца не было никаких вестей. «Жив ли он? А может, убежал?» — тешил себя мыслью мальчик. Когда за отцом пришли жандармы, он успел шепнуть сыну: «Не плачь, сынок. Убегу я от них. Пригодился же я фашисту с таким зобом. Так почему же я партизанам не пригожусь?»

Юрко медленно пошел от реки. Неожиданно он встретил Мишку. Тот возвращался от Ягнуса.

— Слушай, Юрко, а я уже шесть букв знаю, вот тебе крест! Дашь нам свои книжки, айно? Дедо меня и Маричку грамоте научит!

Юрко точно оглох. Скажи ему Мишка об этом в другой раз, он тут же начал бы разговор и о книгах и о школе. Но теперь он молчал и смотрел куда-то за реку зелеными грустными глазами.

— А знаешь, он убежит. Он весь в меня, весь в меня! — вдруг горячо начал твердить Юрко. — Он сказал мне, что убежит, значит, убежит, правда?

Мишка сразу догадался, о ком говорит его друг. В голосе Юрко столько тепла, беспокойства и надежды!

— Айно, и убежит. А чего бы и нет! — старался он его успокоить.

— Слыхал? Говорят, что Дмитрикового нянька гонведы плетьми забили, — продолжал Юрко. — Он не мог утром подняться на работу. Его били, били, пока и не убили… А жалко Куцего, правда? — неожиданно спросил он.

— Угу… Мне тоже жалко. Только не надо ему про нянька говорить. Пусть он лучше не знает…

После этого мальчики искали встречи с Дмитриком. Неприязнь, которую они питали к нему, заслонило сочувствие…

А Дмитрик уже знал, что случилось с отцом. Слух о его смерти расползался по селу, как туман в горах. Дмитрик онемел от горя. Он старался заглушить в себе мысль о смерти отца. В душе надеялся: может быть, это неправда, ошибка. Может быть, нянько еще вернется, заглянет ему в глаза и все поймет. Поймет, сколько пришлось пережить Дмитрику.

Он скрывал от матери эту страшную весть. Пусть она еще несколько дней проживет без горя.

Как он жаждал, чтоб мать хоть немножко заменила ему отца! Чтоб хоть раз, как, бывало, он, положила ему руку на голову и спросила: «Ну, как дела, сынку, помирился с мальчишками?»

Недавно вечером, возвратившись от пана превелебного, мать рывком сняла со стены отцовский ремень а стала перед Дмитриком, высокая, худая, с тонкими синими губами, с перекошенным от злости лицом.

— Иди упади в ноги пану превелебному. Скажи, что у тебя разум помутился, когда с ним говорил! Проси, чтоб простил, ну?

— Вы же его уже просили, чтоб за нянька заступился… А он? Жандарам его выдал…

— Ты опять за свое? — не своим голосом закричала Поланя. — Иди сейчас же, ночью. Валяйся в ногах, пока не простит!

— Никуда я не пойду, — глядя на нее исподлобья, упрямо и твердо сказал сын.

— Вот ты как? Пойдешь, пойдешь!

Ремень, прыгал по его спине, по голове.

— Что ты, антихрист, наделал? Где теперь работу найдешь? Он же нам платил хорошо! (Дмитрик при этих словах скривился, точно его обдали кипятком.) Чем теперь жить будем? Чем кормить вас, голодранцев?

Уронив ремень, она села на лавку, взъерошенная, злая, и заголосила на всю хату:

— О матерь божия! Зачем я такая разнесчастная на свет родилась!

Дмитрик выскочил на улицу. Он долго стоял возле хаты и плакал. Не от боли — от обиды. Разве нянько бил бы его так? Разве посылал бы валяться в ногах у жандармских прислужников? Нет! Никогда! «Бить таких надо, а не просить!» — вспомнились слова отца. Дмитрик ушел бы из села, если б не отцовский наказ: «Помогай маме. Четверо вас у нее».

Когда Дмитрик зашел в хату, мать, посмотрев ему в лицо, поняла: сын не был у пана превелебного и никогда туда не пойдет.

С этого вечера она больше не била его. Но и не было между ними той близости, которая была между сыном и отцом.

Дмитрик старался помогать матери чем только мог. Целыми днями он сидел дома, плел корзины из ивовых прутьев и относил в Кривое. Там менял их на фасоль, кукурузу.

Однажды он возвращался из Кривого усталый и голодный, еле вытягивая ноги из глубокого мокрого снега. Неожиданно на узкой дорожке вырос перед ним Иштван с санками.

— Покатай меня, дам пирога, — нахальным тоном сказал он.

— Давись ты своим пирогом! — Дмитрик посмотрел на него ненавидящим взглядом, потом повернулся спиной и шагнул вперед.

Иштван, увидев позади Мишку и Юрка, окончательно осмелел. «Сейчас они его отлупят, как тогда, на льду!» — обрадовался он, зная, что мальчишки не ладили между собой. Стоит сейчас только затеять драку! Попадет этому поганому батраку. Ишь какой! Его отца, пана превелебного, посмел оскорблять! Иштван давно мечтал с ним расправиться. Жаль — не встречал его нигде.