Пистоль Довбуша - [37]

— О, прекрасно, прекрасно! — обрадовалась пани и положила сахар на стол. — Так ты и стояль. О, ты протянуль руки, как вор. Ми рисовайт картина: «Маленький гуцуль — вор».

— Я не вор, про́шу пани. Я честный! — возмутился Мишка. — Малюйте такого, как я есть. Я буду долго стоять, до самого вечера и не шелохнусь!

— Сделай опять такой жадный гляза и протяни руки! — раздраженно и капризно приказала хозяйка, тряхнув светлыми кудрями.

Мишка не двигался.

— Возьми цукер, — сказала она уже спокойнее.

Мишка стоял в нерешительности. Подойти к ней, может, взаправду уже даст. Не будет же она играть с ним, как кошка с мышкой! Он несмело приблизился к столу и дотронулся до кулька.

— Так и стояль. Так и стояль. Ми рисовайт! — строго предупредила пани и сделала первый мазок.

У Мишки сверкнули на глазах слезы. Ведь каждый, кто увидит картину, скажет: «Так это же Мишка Берданик из Дубчан! Неужели он вор?» «Вор, вор!» — мучительно стучало в голове. Мишку охватила злость: да как она смеет вором его рисовать! Обида и негодование придали ему смелость.

— Я так не хочу, панико. Я не вор! Вот вам крест, что ничего ни у кого не крал! — Он торопливо и старательно перекрестился. — Может, вам дров нарубить или воды принести? Это я могу. Мне нужна хотя бы горсточка сахара. Моя мама очень хворая… Очень…

Он говорил взволнованно, быстро, боясь, что пани остановит его не дослушав.

Хозяйка сердито вскочила:

— О, негодный мальтшик. Ты не хотель позировайт, так ми понимайт? Ты имеешь красивый гляза, но глюпый голева. Ступайт отсюда!

Она вышла, хлопнув дверью.

Появилась прислуга и проводила Мишку к воротам. Он прошел мимо, не заметив Юрка.

Тот посмотрел ему в лицо и сразу понял: Мишку опять постигла неудача.

— Ну что? Не хотела малевать тебя?

— Вором начала малевать… Говорит: «Сейчас я намалюю маленького гуцуля-вора…» — дрогнувшим голосом пожаловался Мишка.

— Да ну? Значит, вором, тебя посчитала? А ну-ка, идем обратно! — вскипел Юрко, сбивая на ходу ком снега. — Я ей сейчас такого вора дам, ведьма поганая!

— Ничего ты не сделаешь, Юрко. Идем! — Мишка украдкой вытирал слезы.

Но Юрко и не думал сдаваться. Вцепившись руками в железные решетки забора, он закричал:

— Эй, ты! Чума рыжая! Сама ты воровка, слышишь? Беда бы тя побила! Вот придут на твою голову партизаны — одни штаны от тебя останутся!

К счастью, никто не слышал угроз Юрка. А то и вправду несдобровать бы ему!

Расстроенные неудачей, мальчики побежали обратно. Вслед им несся сердитый лай собак.

Вечером Мишка долго не мог уснуть. Его мучило раскаяние: надо было стоять. Пусть бы рисовала. Надо было скорчить ей такую рожу, чтоб она лопнула от страха! Где же теперь он достанет маме сахару? С кровати доносилось ее тяжелое дыхание. Оно было словно укором Мишке.

На другой день он опять стоял у железного забора. Но ему сказали, что пани утром уехала в Будапешт, ведь скоро рождество.

«Я верю, сынок!»

Бо-о-м, ба-а-ам! — звонили колокола в церкви.

Мишка по привычке проснулся рано. Он вспомнил, что сегодня рождество, что можно остаться дома, и радостно улыбался. Ох и кататься он сегодня будет, сколько захочет! А потом пойдет с мальчишками колядовать.

И опять о нем побеспокоилась Анця. Она заверила хозяина, что один день можно обойтись и без Мишки.

Обидно только: дни зимой короткие, точно кто-то отрезает от них по кусочку и пришивает к ночам. Быстро пролетит рождество, а там опять иди батрачь.

— И почему, мамо, дни зимой такие маленькие? — обратился Мишка к матери.

— Так пан бог хочет, на всё его воля…

Мишка мечтательно вздохнул: если у пана бога такая воля, то пусть он продлит сегодняшний день, пусть солнце не прячется так быстро за горы!

— А ты, Мишко, в церковь сходи. Слышишь, как звонят!

Гафия говорила тихим, ослабевшим голосом. Мишка оторвал голову от подушки, чтобы лучше слышать маму. Он посмотрел на ее лицо, казавшееся одного цвета с ее поседевшими волосами, и сердце его сжалось.

Он закрыл глаза и будто наяву увидел: они с мамой идут с работы по зеленому лугу, усыпанному весенними цветами.

«Мамусё, а кто посадил эти цветочки?»

«Одна дивчина, сынку, — улыбаясь, отвечает мать. — Весной ее зовут. Гуляла она, резвилась по холмам, по лугам да и рассыпала свои бусы. Где упала красная бусинка, там вырос красный цветок. Где голубая — там и цветок голубой. А вот где упала желтая бусинка, там одуванчики расцвели…»

И Мишке тогда казалось, что и мама его похожа на Весну. Только у той дивчины глаза, наверно, веселее маминых. Теперь ее лицо, измененное горем и болезнью, кажется совсем старушечьим.

У Мишки вдруг пропала охота идти кататься. Он живо соскочил с печки, подошел к матери.

— Мамусё… — Он давно ее так не называл. Считал, что ему, «взрослому» сыну, стыдно так обращаться к матери. — Хотите, мамусё, я сегодня никуда не пойду, я буду с вами!..

— Что ты, Мишко! Ты так ждал этого дня! Иди катайся. Только в церковь тоже сходи. Попроси пана бога, может, полегчает мне…

Нет, Мишке уже никуда не хочется идти. Праздничное настроение потухло.

Вдруг кто-то осторожно постучал в окно. Мишка прильнул к заиндевевшему стеклу и увидел чей-то рот. Потом стал вырисовываться и нос. За ним — глаза.