Письмо ушельца - [5]

Представляете, Н.Н., является однажды Кэтрин со свертком в газете. Разворачивает ее, а там гора не совсем новых десятирублевок! Очень просто: взяла в моем кармане червонец и пустила через копировальную машину. У меня нет денежных долгов, но нет и денег. В размерах достаточных, чтобы не считать каждый рубль. А тут порядочная сумма в мятых банкнотах. Упаковка натуральная - в свой прошлый визит Кэтрин прихватила с журнального столика старую газету. И вот лежит теперь эта газета на полу, засыпана деньгами, и только краешек какой-то статьи выглядывает наружу. Со вздохом наклоняюсь, тяну газету за угол. Деньги рассыпаются, и я читаю название статьи: "Много ли человеку надо?" Вдруг меня прорывает смехом. Смеюсь от души. Кэтрин стоит передо мной, засунув любимые пальчики в узкие карманы вельветовых джинсов, и удивленно смотрит на меня. Я начинаю захлебываться от смеха.

- Ты, дурак, наверно? - спрашивает Кэтрин.

Я перестаю смеяться. Пожалуй, тут не до смеха. Лицо мое застывает в печали и тоже. Кэтрин, милая, неужели и ты пешка?

- Нет, я точно дурак! Иди сюда, пожалуйста.

Я прохожу по деньгам и мягко тяну ее за руку к диван-кровати. Она обижена. И не сопротивляется. Стараюсь поймать ее губы. Говорю тихо-тихо, только для нас двоих:

- Слушай меня внимательно, Кэтрин. Вон там, за окном, чужой тебе мир. Я знаю. Это мой мир, но он чужой и для меня, поэтому пусть остается за окном. Он нам не нужен. Такой серый и слякотный... Пообещаем друг другу не предавать то, что есть только у нас. Никогда не предавать, ладно? Или тебе все равно?

- Мне не все равно, - говорит Кэтрин, уткнувшись лицом в мое плечо.

Я глажу ее черные вьющиеся волосы. Пальцы застревают в них. Ее волосы имеют невероятный, дурманящий запах, не поддающийся описанию.

- Ты это сама придумала?

- Сама. - После долгого молчания вопрос губами в плечо. - Тебе не нужны деньги?

- Глупенькая. Разве они понадобятся мне в ближайшем будущем?

- Не надо, не ходи _т_у_д_а_.

- Я хочу. Ведь _т_а_м_ нет Цензора, верно?

- Что это такое?

- Значит, нет... Понимаешь, мне порой снится сон, в котором я послал Цензору перчатку. Тот срезал перчатке пальцы и прислал ее обратно. Вызов принят, понял я. Теперь мне нельзя расставаться со своим пером. Я сажусь за стол и пишу, пишу... Но нот за дверью слышатся медленные уверенные шаги и шорох - как будто что-то волочат по полу. Дверь открывается, и я вижу на пороге Цензора с ножницами и сетью в руках. Он криво усмехается и говорит: "У тебя, кажется, прорезались крылышки, дружище. Я придам им нужную форму!" Я вскакиваю со стула, а Цензор набрасывает на меня сеть. Неторопливо подходит и срезает одно крыло. Я пытаюсь найти в сети прореху, сделанную предыдущими жертвами Цензора, а мой палач уже схватил второе крыло. Наконец-то нахожу прореху, высвобождаю руку и замахиваюсь своим пером... И лишь тогда просыпаюсь. Значит, Цензора у вас нет, верно?

- Верно. Но тебя не поймут.

- Да уж...

Кэтрин старше меня, как можно предположить. Она вряд ли сможет иметь здесь ребенка. Она довольна тем, что здесь я принадлежу ей. Мы могли бы вступить в официальный брак. Или в гражданский. Нам было бы хорошо. Здесь. На Земле, за стенами моей квартиры. Но это невозможно. Невозможно познать счастье для двоих на Земле, укрывшись от Земли в стенах кооперативной квартиры. Время такое. Мир такой. Каждый индивидуум где-то приписан и для чего-то предназначен. Лев Толстой пробовал протестовать, пробовал уйти от титула графа и славы писателя с мировым именем. Роберт Фишер не захотел служить Архимедовой ванной для измерения объема шахматной короны. На свете существуют две истории: с большой и малой букв. Так вот с малой, микроскопически малой буквы пишется история будней. С детства мне внушали, что малую букву необходимо дописать в большую, а для этого каждый должен быть где-то приписан и для чего-то предназначен, пусть даже для производства никому не нужного барахла.

Хочу уйти отсюда. К черту все! Хочу выспаться. Выспаться до телесной усталости. И чтобы, проснувшись, видеть море солнца и улыбок - только не море рапортующих народу средств массовой информации. Хочу уйти туда, где нет слов - лишних и необходимых; где только глаза, пальцы, губы, мысли... Оголенное сознание без вуали высокоморального человеческого сознания. Где нет научно-технических революций и жертв этих революций. Нефтяных вышек в океане и мусорных свалок. Бруклинского моста и пепелища Хиросимы. Дикторов и диктаторов... Где есть только сознание, пульсирующее в ритм пульсации местного светила. Сознание, обретенное сразу и целиком. Где есть осознание мира как единого целого. Осознание мира и себя как единого и неделимого целого. Все для всех или ничего никому. Осознание Пространства как Времени и Времени как Пространства. Где темными ночами слышны скрипы и шорохи Вселенной. Вселенная, словно уставший в долгом плавании корабль, скрипит, нет - стонет корпусом и такелажем. Фантастика... Там, где нас нет, верно?

Н.Н., говоря откровенно, Вы напоминаете мне упитанного длинношерстного кота, занятого вылавливанием из большого аквариума золотых рыбок. Я показался Вам маленькой рыбкой с пробивающимся на плавниках золотом. Вы осторожным, но ловким движением выловили меня из мутной воды большого аквариума, очистили от налипших водорослей и бросили в маленький аквариум, до отказа наполненный живительной, чистой, родниковой водой. Мир стал интересен и прекрасен - следствие насыщенности воды кислородом. Я увидел множество маленьких рыбок с золотистыми плавниками. Они не проявляли резвости и веселья. Рыбки медленно плавали, часто застывали на месте и шевелили плавниками. Интересная деталь: от шевеления плавниками вовсе не возникает ток воды. (Быть может, он слишком слаб, чтобы быть различимым?) Я подплыл ближе к одной из рыбок. Она не реагировала на мое приближение. Я подплыл к ней морда к морде и пустил изо рта несколько пузырьков воздуха: "Товарищ!" Рыбка посмотрела на меня отсутствующим взглядом, разинула раз-другой рот: "Вы правы, наш аквариум прекрасен, наше общество идеально и здорово..." - и показала мне хвост.