Письмо сыну - [25]

На девятый день после операции я не был в больнице. Пошел со студентами на строительство общежития. Звоню в отделение.

У Гусева непроходимость!

Черт! Далась мне эта стройка. От лопаты руки гудят. Где же тут такси? Черт с ним — поеду так. Непроходимость не прободная — успею. Где же такси? Пропади оно пропадом!

Гусев лежит уже похудевший. Сразу как осунулся. Четыре раза была рвота. Неужели напортачил?

Что там может быть?

Соскользнула брыжейка с желудка — ущемила кишку? Нет. Тогда на рентгене барий бы не прошел так далеко. Что же там может быть?

— Иван Михайлович! Как чувствуешь себя? Больно?

— Болит. Да как-то не все время. Приступами. То ничего, ничего. То как раз, раз! Забурлит, и больно. Хоть криком кричи…

Он и кричал криком. Непроходимость! Боль адова.

— Когда началось-то?

— Вчера часов в десять вечера. Жив-то я буду?

— Конечно! Иначе зачем операцию делать? Не волнуйся, Иван Михайлович. Все будет в самом лучшем виде.

Совсем не помню его лица. Помню его тревогу.

Что же делать? Второй раз операция. Это тяжело. Да и что там такое? Не повезло как. Может, еще раз промыть желудок?

— Анна Ивановна! Дайте зонд — желудок промывать будем. Потом возьмите лейкоцитоз. Бежать-то не надо. Мы еще сегодня набегаемся.

Бедная Анна Ивановна! Сколько она тратит сил на каждого! Сегодня с утра она почти все время с Гусевым. Неудивительно, что ее не любят больные. «Ее не дозовешься. Ее никогда нет на месте, на посту. Я уже целый день прошу таблетку от головной боли». И так далее… Это все справедливо. Но разве объяснишь больному человеку, что есть кто-то еще больней? Что Анна Ивановна каждый раз вся целиком уходит в этого одного, самого тяжелого! И каждый раз оставляет у его постели пятьдесят процентов себя. Нет ее на посту! Да она все время делает что-то для самого тяжелого. Конечно, она плохая сестра. Хорошая сестра должна успеть всем помочь. Или как любят говорить — обслужить.

Ненавижу это понятие! Врач, сестра — обслуживают. Осмотреть, поставить диагноз, сделать операцию, сидеть около больного, поставить клизму, просто погладить по голове — все обслуживание. Если можно обслужить — можно и заказать. Как в ресторане или в парикмахерской.

Гусев для меня кто? Потребитель или клиент? Я его обслуживаю. Анна Ивановна не успевает всех обслужить. Одного Гусева. Хорошая сестра всех обслужит.

Вены у него совсем спались. Никак не удается попасть иглой в них. Уже мы всё пробовали. Анна Ивановна еще раз. Попала! И вовсе она не лучше всех попадает в вену. А вот тяжелому больному почти всегда попадает.

Все вздохнули с облегчением. Как будто это и есть решение всех проблем тяжелой проблемы «Гусев». Как будто все уже пошло на лад.

Но Гусеву не лучше! Мы ведь себя обманываем. Мы просто не можем решиться на повторную операцию. Смелости не хватает. Боимся. Надо оперировать, а мы вокруг ходим.

Трудно решиться!

Опять рвота. Живот растет.

— Иван Михайлович! Больно? Может, легче? Все еще тошнит? Иван Михайлович? Надо операцию делать. Все будет хорошо. Клянусь. Ты мне веришь, Иван Михайлович? Ну так я ручаюсь (!).

«Все будет хорошо». Если бы я был так уверен!

«Ведь ничего в нем не осталось! Он пришел к вам как граф!»

Опять операционная. Все привычно, спокойно. Игорь, Таня на месте. Дают наркоз. Что же волноваться? Что мне Игорь, что Таня — началась вторая операция! Сейчас разрез и… что там окажется?

Нож. Кровотечение останавливаю.

— Давай зажим.

— Ладно! Остальное потом. Посмотрим, что там.

— Кишки раздуты. Выпота нет. Гноя нет.

Значит, анастомоз цел — сшито хорошо. Уже легче дышится.

— Смотри! А здесь кишки спавшиеся. Где-то препятствие. Давай вытаскивай их. Вот! Видал! Спайка! Перетягивает кишку…

Спайка пересечена и… все стало на свои места.

Хорошо-то как!

— Давай зашивать быстрей. Это и ему легче. Он сейчас быстро выйдет из этого состояния. Гусев! Молодец! С первой операцией все в порядке! Все правильно сделано! Не напортачил!

И в первый раз хорошо, и сейчас. Не так страшен спрут, как о нем говорят. А хороша книга «Приматы моря»!

Как он там у вас? Как давление, пульс? Порядочек!

Есть что-то в хирургии от благородного детектива и благородного спорта. Ты себя чувствуешь героем. Выясняешь, на тебя все смотрят, ждут. Операция тебя подстегивает. Вырастаешь в собственных глазах. Ходишь эдаким демиургом. Все хорошо. Что, разве не правду я говорю? Со смертью-то побороться приятно. Кыш, костлявая! Пусть на тебя жалуются. Ну и что же, что в больницах забывают про хорошее и помнят про плохое? Естественно, в больницу и не должны стремиться. Во-первых, плохое больше запоминается. А во-вторых, самое хорошее в больнице все равно плохое. Почему больному должно быть дело до творчества врача? А вот если ему было больно — это ему важно, и этим он, конечно, недоволен. Если у него плохо заживает, да еще не дай бог нагноение, тем более: у него уже появилось моральное право писать жалобу. Ужасны эти жалобы на врачей и сестер.

Рассказывали про жалобу в роддоме на врача, которая якобы не помогала роженице, а платочки в тазу стирала. А врач просто руки мыла в тазиках. Руки-то моют в тазиках салфетками. Но откуда всем знать это! Жалобщице было больно, и было обидно, что врач не помогает ей.