Письмо с вулканического острова - [23]

Трамвай почувствовал, что никто его не поторапливает на подъеме и никто не придерживает его бег на поворотах. Он насторожился.

Трамвай никогда в жизни не видел, чтобы его вагоновожатый спал на ходу, и решил немедленно растолкать его, но в последнюю минуту пожалел. Пусть поспит. Пусть отдохнет немного.

И трамвай покатил самостоятельно.

Может быть, получив полную свободу, он махнул из города в степь? Нет. Два рельса, скрытые снегом, соединяют окраину большого города с двухэтажным рабочим поселком, который еще до войны вырос в степи. Много лет трамвай, как челнок, снует по степи. Взад-вперед. От заставы к Соцгородку.

От одной конечной остановки до другой конечной остановки. С утра до поздней ночи он в пути, словно внутри у него не обычный мотор, а вечный двигатель.

Люди называют его ласковым словом «подкидыш», потому что он их подкидывает куда надо. А в трамвайном парке его величают «степным вагоном». Он и действительно не похож на щеголеватые городские трамваи с мягким, бесшумным ходом и самооткрывающимися дверями. Старый вагон весь дребезжит и трясется. В таком виде его даже неудобно пускать в город. Ну и не надо! Что хорошего в городе? На каждом шагу светофоры: только и успевай следить, каким глазом тебе подмигнули — красным или зеленым. В городе больше стоишь, чем едешь. То ли дело степь!

Дон… Дон… Дон…

Для чего трамвай бьет в набат? В такой поздний час в степи никто не перебежит ему дорогу, а шальное колесо метели все равно не откатится в сторону и не перестанет кувыркаться перед носом. Метель не слышит сигнала — она глухонемая.

Когда трамвай звонит, педаль легонько толкает большой стоптанный валенок спящего вагоновожатого. А когда прибавляет ходу — ручка контроллера бережно передвигает руку в квадратной рукавице. И кажется, трамвай управляет вагоновожатым.

Трамвай идет не спеша. Он развез всех пассажиров и теперь возвращается домой.

Трамвай железный, но за многие годы службы и дружбы вагоновожатый поделился с ним своей любовью к людям и своим пониманием жизни. И трамвайное железо потеплело.

Сейчас в трамвае нет пассажиров. Минут десять назад они сошли на конечной остановке — в Соцгородке. Их было трое: мужчина средних лет, девушка и старая женщина.

Всю дорогу мужчина проспал. Трамвай покачивал спящего вожатого, а заодно убаюкал и пассажира. Внушительный пассажирский нос, торчащий из-за поднятого воротника, стал медленно опускаться. Он опускался до тех пор, пока подбородок не уперся в грудь. Мужчина ехал из гостей. Его большое расслабленное тело охотно подчинялось благоприятным обстоятельствам судьбы. Трамваю не пришлось долго раскачиваться, а колесам не пришлось долго петь свою колыбельную песню.

Напротив мужчины сидела девушка. Она бодрствовала и беспокойно поглядывала по сторонам: боялась проехать свою остановку. Она была приезжей и поэтому не знала, что на ее остановке кончались рельсы. Рядом с девушкой стоял большой коричневый чемодан. Он стоял послушно, как пес у ноги хозяина. Но девушка почему-то придерживала его рукой, словно боялась, что чемодан убежит. В другой руке она держала розовый билетик. Она держала его так бережно, как будто это был не трамвайный, а лотерейный билет и на него пал выигрыш.

На крайнем месте, около двери, ехала старая женщина в большом темном платке. Она не замечала ни пассажира, ехавшего из гостей, ни приезжей девушки с розовым билетиком в руке. Она была занята своими трудными, тревожными мыслями. Рот ее был крепко сжат, а у переносицы запали две глубокие складки. Белая прядь волос выбилась из-под платка.

Когда трамвай с трудом докатил до Соцгородка, пассажиры повставали с мест. Первой вышла старая женщина. Она глазами поблагодарила трамвай и ушла. Она очень спешила.

Потом с подножки соскочила девушка с чемоданом.

— Спасибо! — крикнула она вагоновожатому и, не дождавшись ответа, пожала плечами.

Последним из вагона выбрался засидевшийся гость. Видимо, засиживаться было в его характере, потому что трамвай он тоже покинул очень нехотя. Пробуждение он воспринял как новый сон и теперь шел покачиваясь, с закрытыми глазами, как лунатик.

Трамвай знал, что ему делать. Он легонько ударил в медный звонок, который был спрятан где-то под полом, и, сделав круг, покатил обратно.

И вот теперь трамвай ползет по степи. Снег залепляет его фонари. И они превращаются в щелочки. Трамвай не видит рельсов. Зато колеса на ощупь находят под снегом свои стальные тропинки. Двоим спать нельзя. Кто-то один должен бодрствовать, кто-то должен нести трудную трамвайную службу.

Позвонить на всякий случай? А может быть, сигнал разбудит вагоновожатого. Нет, трамвайные звуки не нарушат его сна. Так под грохот пушек спят артиллеристы.

Трамвай дикий, и вагоновожатый тоже дикий. Когда вы, два беспокойных старика, наконец уйдете на пенсию?..

Так думал диспетчер, уронив голову на стол, уставленный телефонами. Ему хотелось спать, но мысль о том, что в трамвайном парке во время его дежурства не хватает одного трамвая, нарушала его покой и не давала уснуть. И от этого диспетчер еще больше сердился на дерзкого «подкидыша».

А «подкидыш» в это время полз по степи. Да, он мог бы давно уже быть дома. Мог бы, как и прочие трамваи, зажмурить огни и до утра включить тормоза. Но тогда бы три пассажира, которых он на свой страх и риск отвез в Соцгородок, ночевали бы вне дома. Особенно его тревожила старая женщина в большом шерстяном платке.