Письмо на панцире - [41]

Трава полегла и скользила, земля превратилась в ил, будто покрылась жидким мылом. Иногда Ивану Павловичу казалось, что он соскальзывает на десять — пятнадцать шагов, а взобраться ему удаётся всего на пять-шесть шагов. Получалось, что он двигается не вперёд, а назад. Ему было достаточно на мгновение прекратить борьбу со стихией, которая ополчилась против него, и он, как на санках, скатился бы под гору. А там уже была асфальтовая дорога, недалеко Артек, гостиница, где можно содрать с себя грязную, намокшую и налипшую одежду и обсушиться. Однако ни он, ни мальчики ни на миг не подумали о том, чтобы повернуть назад.

Порознь каждому из них было нелегко, но оттого, что они дружно шагали вместе, становилось легче.

Ливень усилился настолько, что казалось, не струи воды, а сплошные потоки обрушиваются с неба, будто мчится на землю стремительный и грохочущий воддпад.

И в это время Фелька крикнул:

— Глядите!..

В Артек Иван Павлович и мальчики пришли поздно вечером, когда во всех спальных корпусах было уже темно. Все дети спали. Не спали только Вита и Вера, которая сидела у её кровати. Вера упрямо повторяла одну и ту же фразу:

— А я говорю, что с ними ничего не случилось, что придут они, и очень скоро. Вот увидишь!.. Твой папа всю войну прошёл, а мальчики бывали на охоте посерьёзнее, чем эта, за черепахой… Вита, это ещё что? Дай вытру щёки. Не срамись.

Но Вите было всё равно. Ей казалось, что папу, Архипа и Фельку свалил ураган, захлестнуло ливневым потоком, что они поскользнулись на размытой земле. И Вита плакала — плакала так, что от слёз намокла подушка. При этом Вита заботилась только о том, чтобы не разбудить девочек в спальне. Она плакала почти совсем беззвучно.

Вот в это самое время в дверях спальни раздался шёпот:

— Вера! Вер!..

Вера подошла к двери, где стоял вожатый в зеленой штормовке.

— Что? — спросила Вера.

— Иван Павлович и мальчики пришли. Они там, внизу…

В ту ночь Вите было разрешено одеться и спуститься вниз к скамейке, где сидел её папа, Архип и Фелька. Рядом с ними, втянув голову и ноги под панцирь, лежала большая черепаха. Она была раза в полтора больше той, что нашли Василь и Толя.

— Ой, папочка! — Вита обняла Ивана Павловича за шею и крепко-крепко поцеловала.

А через минуту втроём — Вита, Вера и Иван Павлович склонились над панцирем, Иван Павлович освещал черепаху карманным фонариком.

— Вот видите, — говорил он, — буква «с». Теперь ясно видно, что на панцире нацарапаны буквы. Вот «Т» и «Р», а дальше «О».

Теперь над черепахой склонилась Вита.

— А вот, — сказала она, — ещё одно «О», только оно далеко от того первого «О». Погодите, погодите, тут ещё две буквы! Только они далеко от тех первых. Вот эта буква получилась лучше других. Только все они как-то вразброд…

Что говорить, в тот поздний вечер были нарушения дисциплины в Артеке. Весть о возвращении Ивана Павловича, Архипа и Фелька с той самой черепахой, которую так давно разыскивали, подняла с постелей Василя, Толю, Гарри и Джен.

— Смотри, видишь, — шептал Василю Толя, — я ж говорил, что черепаха должна быть больше той, что мы нашли. Моя была…

— Знаю, знаю, какая была твоя. А про эту ты ничего не говорил. Помолчи, Толик; слушай, Джен что-то говорит.

Джен тоже дали погладить костяную поверхность панциря, и она громко воскликнула:

— Это русский буква «Т», а около — «Р». Правда?

— Да, да, Джен, — подтвердил Иван Павлович, — у тебя хорошее зрение и осязание, и я вижу, что ты уже отлично разбираешь русские буквы. Действительно, тут рядом две буквы — «Т» и «Р».

— Наверно, это слово «три», — сказал Василь.

— Папа, правда это та самая черепаха? — спросила Вита.

— Да, Виточка. Это та самая черепаха-почтальон. Вот я передам её Вере. Она завтра займётся расшифровкой этих букв. А нам с тобой пора прощаться. Я уезжаю завтра рано, до того часа, как ваш горн протрубит подъём…

— Папа… — только и сказала Вита. В этом коротеньком слове были и грусть, и радость с гордостью, потому что папа нашёл черепаху-почтальона, была и любовь — всё в одном только слове.

Теперь Вита положила руку на черепаху, но та, видно, так же, как все в Артеке, спала и не делала никаких попыток бежать.

Попрощавшись с отцом, Вита сказала так, как обычно, когда он уходил из дома:

— Ну, пока.

— Пока, доченька. Скоро увидимся, а если будет что-нибудь новое, напиши. Авиаписьмо дойдёт за два дня. Мне ж интересно…

Прошёл день и ещё день. Вита пошла к большому камню возле Пушкинского грота, положила на колени планшетку и написала: Артек, лето 1975 года. Дорогой папа!

ПИСЬМО ВИТЫ

Вот что было в этом письме.

Прежде всего Вита сообщила, что она пишет возле камня-памятника с именами артековцев, которые отдали свою жизнь за то, чтобы жил Артек и тысячи пионерских лагерей и чтобы никогда нигде нам не надо было возводить таких памятников.

Написала она о том, что удалось узнать о каменном матросе. Но тут же она написала вообще о смелости и о трусости и о том, как первое чтют и любят в Артеке и презирают второе.

К каменному матросу она вернулась ещё в самом-самом конце своего письма.

Она вспоминала о нём все дни, проведённые в Артеке.

Вита часто приходила к памятнику неизвестному матросу, оставляя у постамента цветы.