Письмо на панцире - [26]

Свои Артеки имеют многие республики нашего Союза.

В Магаданской области пионерлагерь называется Артык, в Армении — Артик, в Туркмении — Атрек. Их много, этих ветвей, которые пошли от самого большого дерева страны детей, что выросло под Гурзуфом на самом берегу Чёрного моря.

Дерево это не увядает, ростки его вечно зелены…

В сквере у Большого театра в Москве можно увидеть в праздники пожилых людей с плакатиком «Белорусский», «Украинский», «Кантемировцы»… Фронты, дивизии, полки…

Бывают в этом же сквере и другие плакатики: «Артек», и затем — «Кипарисный», «Морской», «Прибрежный» и другие артековские пионерлагеря. Случается, что плакатики держат люди более пожилые, чем фронтовики. Ведь первым артековцам уже под семьдесят. А всё равно: раз был в Артеке — артековец. Как в песне поётся: «Артековец сегодня — артековец всегда».

В канун пятидесятилетия Артека пионерский штаб объявил операцию «Поиск 50» и предложил всем ребятам в нашей стране принять в ней участие.

Интересно же было узнать, как сложилась жизнь тех, кто носил полвека тому назад почётное звание пионера-артековца. Штаб разыскивал и разыскал не только самых старых артековцев. «Поиск 50» под девизом «Артековец сегодня — артековец всегда» нашёл десятки тысяч бывших пионеров, «Поиск 50» помог найти следы героев Великой Отечественной войны. Из собранного пионерами можно было бы составить большую книгу о тех, кто с честью пронёс через всю жизнь почётное звание — артековец.

РУКИ BBEPX!

Могло показаться странным, что Вита не плакала, хотя удары судьбы обрушивались на неё со всех сторон. Она была одна в белой комнате с белыми кроватями и при этом в, такой тишине, что слышала, как вдалеке звенит горн, как шуршат кеды по гравию дорожек, ребята строятся на линейку и даже как полощется по ветру флаг. Во всяком случае ей казалось, что она слышит и различает все далёкие звуки.

«Вот сейчас мне страшно, — думала Вита. — Но самое страшное не то, что будет операция. Наверно, Вера говорила правду. Теперь ведь всегда обезболивают. Нет, я не боюсь операции. А самое страшное в том, что я одна, совсем одна…»

Вита почувствовала, как сам по себе наморщился её лоб, сузились глаза и стиснулись зубы. Вот-вот капля выкатится на щеку и солоно станет в уголке губ.

Но в этот миг раскрылась дверь и, путаясь в длинном халате, шумно вошёл в палату Василь.

— Смехота! — сказал он с порога и при этом так рассмеялся, что у Виты скатилась слеза, только совсем не от страха, а потому что Василь заразил её своим смехом.

А она и не думала, что этот маленький, суровый парнишка, её попутчик, может быть таким весёлым.

— Привет, Вита. Ну и номер, чтоб я помер!

Он подошёл к кровати, схватил Витину руку в свои две, потряс и спросил:

— А тебе смеяться можно?

— Можно, — сказала Вита.

— Ой, не могу! Ты не слышала, как только что плакали в коридоре?

— Нет. Сейчас тут совсем тихо. А разве когда плачут, это смешно?

— Нет, конечно. Но как ты думаешь, кто плакал?

— Не знаю. Я же тебе сказала, что ничего не слышала.

— То-то и оно-то. Это докторша плакала.

— А почему же смешно?

— Да ты слушай. Привели сюда мальчишку. Температура тридцать девять. Докторша посмотрела: всё нормально. Спрашивает: «Что болит?» А тот ей: «Ничего». А я, понимаешь, в коридоре стоял, к тебе пробиться хотел. Тоже, знаешь, дело не простое. Пускать не хотели.

— Это почему же?

— Строгости тут. Разрешение врача требуется.

— Так как же ты разрешение получил?

— Ты, Вита, о докторше слушай. Всё было, можно сказать, у меня на глазах. Она ему команду даёт: «Рот открывай. Язык убери… Так, молодец. Горло у тебя чистое».

— А плакала-то докторша зачем?

— Да ты, Вита, погоди. Плакала она потом. Смехота это.

Он тараторил быстро-быстро, проглатывая целые слова. Но Вита всё понимала. Василь этот был ну точно артист! Язык его молол без умолку, а руки ему в этом помогали. Если сказать одним словом, это была великолепная жестикуляция. Руками он показал Вите на себе, как докторша хотела с того мальчонки рубашку снять, а мальчонка не дался — сам снял.

Слушая Василя, Вита забыла о своей болезни.

Василь давил на свой живот и рассказывал:

— У парня этого, живот, понимаешь, мягкий, печень в порядке. В общем, всё в норме.

— А ты что — доктор? — спросила Вита.

— Так слышал же я всё, слышал! Понимаешь? А потом дверь там была не совсем закрыта, а я в коридоре халат ждал. Видел, как она кожу его в лупу смотрела. Наверно, смотрела, нет ли сыпи.

— Ну?

— Вот тебе и ну. Потом она говорит: «Одевайся, я термометр поставлю». А он: «Не, я сам».

— Какой самостоятельный! Сколько же ему лет? — спросила Вита.

— Я же тебе говорил — малышня. Наверно, самый маленький во всём Артеке. Но ты слушай, слушай. Там такое поднялось! Обо мне совсем забыли. Докторша сестру крикнула и только сказала ей: «Он весь горит». И как заплакала в коридоре! Побежала, а в дверях с главным прямо столкнулась. Как Добчинский и Бобчинский всё равно. Ты «Ревизор» читала?

— С папой в театре смотрела. А что за главный?

— Главный врач, понимаешь, серьёзный такой: седой и в очках. Ой, смехота…

— Ну вот, опять ты за свое. Что ж тут смешного?

— А ты слушай. Главный и молодая та докторша: мимо меня пулей пролетели обратно в палату. И я слышу — главный приказывает: «А ну руки вверх!»