Письмо к потомкам - [2]

Славный тосканский поэт пламенел двоякой любовью:

Я была лучшим огнём, Лаура – только вторым.

Что ты смеешься? Ее полюбил лишь за облик изящный,

А во мне он себе лучшего друга нашел.

Многими книгами ум он питал как великой святыней,

Я их смогла уберечь от ненасытных мышей.

Чтобы любезную рукопись в тайне ученого храма

Не повредили они, я сторожила порог.

Даже по смерти моей продолжаю беречь достоянье:

Хоть бездыханно лежу, верность я дому храню.

Но, уходя от людской молвы, Петрарка гремел целым оркестром славы: его письма, речи, стихи сделали поэта знаменитостью. Три города, Париж, Неаполь и Рим, спорили за право увенчать его лавром, как первейшего поэта эпохи – и нужно заметить, что тогда слово «эпоха» звучало не как сейчас, школьным обозначением безличного срока, но в полноте сил, как знаменование особого положения звезд, особого счастья, подкараулившего человечество. Славный в мире, где милости королей хотя бы иногда преклоняются перед нуждами добродетели, Петрарка избрал город Вергилия и Цицерона – на Пасху 1341 года он был увенчан лавровым венком и произнес торжественную речь с оправданием поэзии. «Да, поэзия, – говорил он, – это вымысел, но эта единственная возможность представить непредставимое, спасти явления и тем самым обрести в строе стихов строй мыслей и чувств».

Но Петрарка не довольствовался прославлением вершин собственного искусства, но решил прогреметь и как римский политик. Недолго он прослужил при пармском дворе, пытаясь перевоспитать местного тирана Аццо ди Корреджо, но, узрев всю тщетность попыток, вернулся, не замедлив, в Воклюз. В 1347 г. ему, наконец, представился повод заявить о себе как о политике великого пошиба. Кола ди Риенци в Риме провозгласил себя трибуном и объявил, что возрождена Римская Республика, и не будет больше Франции и Италии, но только Рим как светоч славы и справедливости. Петрарка охотно поддержал авантюриста, думая, что наконец слово поэта поможет делу прозаика, окрылив прозаические замыслы поэтической мечтой. Но, не став гражданином древней-новой Республики, Петрарка утратил доверие папской курии, и в папский дворец в Авиньоне более не входил и не был вхож. В 1352 г., когда на папский престол вступил Иннокентий VI, Петрарка был вынужден покинуть и любимый Воклюз: римский папа помнил разные средневековые сказания о Вергилии как маге, создавшем золотого петушка и прочие грозные волшебные предметы, и подражатель Вергилия пугал папу как преследующая тень.

Во Флоренции, стремительно превращавшейся в мегаполис, насколько мы вообще можем говорить о мегаполисах в тогдашней малонаселенной Европе, Петрарке предложили преподавать философию; но он думал о том полете мысли, который не требует школьных формулировок, но сразу доносится до всех, как доносится вихрь или раскат грома под сверкание молний. Петрарка и носился как ветер по Европе, выполняя дипломатические задания и полагая в дипломатии настоящую философию жизни: дипломат не просто обязан убедить другого, склонить на свою сторону, он должен справиться с другим, даже если он непреклонен и имеет все права быть непреклонным. Петрарка ездил к императору Священной Римской империи Карлу, у которого бывал еще до венчания лавром, а некоторое время жил и трудился в Милане: но ни Авиньон не простил его, ни Милан не стал новой родиной. Только Венеция, где проживала его тайная семья, приняла его с добрым сердцем. Умер Петрарка в 1374 г., не дожив единого дня до семидесятилетия: умер он в час научного бдения, с пером в руке, работая над жизнеописанием Цезаря.

Свои итальянские стихи сам Петрарка именовал nugae, или безделки. Не следует понимать это выражение как пренебрежительное – перед нами просто восходящее к Горацию шутливое именование лирики, как дела досужего ума и дружеского расположения; такое извинение перед друзьями, что не сделал ничего более ценного. Конечно, Петрарка мог глядеть на свое итальянское творчество не только с улыбкой, но и с легким отвращением: он был убежден, что он на высшем переломе жизни создал ценное произведение – латинскую поэму «Африка», посвященную тому, как в римской колонизации Средиземноморья мужество и стало высшим милосердием, а слава – высшей поэзией. 366 сонетов в честь Лауры, именуемые «книгой песен», «дробными рифмами» или «фрагментами слов (или: дел) для народа», были растиражированы всей европейской поэзией – умение сочинить любовный сонет равнялось умению сказать не только то, что написано в учебниках или что было подслушано в бытовых разговорах. Сонеты полагали и на музыку: композиторы от современников Петрарки до Листа и даже Шёнберга.

Другое итальянское произведение Франческо Петрарки, «Триумфы», тоже созданное под впечатлением от преждевременной кончины Лауры, было растиражировано уже всей европейской живописью: лучший подарок – изображение на подарочной доске триумфа отвлеченных начал, который и позволяет нашей повседневной жизни прийти в себя уже как «эпохе» для каждого из нас. В названной поэме сменяющих друг друга триумфальных колесниц, Любовь, готовая одарить землю богатством, должна смениться Целомудрием, иначе же Мудростью, которое ценнее всякого богатства. Но далее Смерть губит не только жизнь, но и ценность ее, и лишь Слава открывает то, что больше жизни. Время посягает и на Славу, напоминая, сколь задумчива и жизнь, и всё большее жизни, но Вечность дарует этой задумчивости подлинное содержание мысли.