Письмо из Солигалича в Оксфорд - [42]

Но, с другой стороны, не свались на меня с неба эти деньги - разве сидел бы я столько времени дома (если, конечно, места, где я сидел, можно именовать этим словом), не делая почти никаких попыток заработать? Разве за этот ненормальный, упадочный период я не отдалился от цивилизованной жизни, от вашей жизни еще больше, чем прежде, когда и не подозревал, как вы живете? Разве дармовые, незаработанные эти деньги, говоря правду, не развратили меня?

Не стану продолжать свою таблицу - это слишком тяжело. В конце концов я осознал тщетность попыток разобраться в мешанине плюсов и минусов и подвести суммарный итог. Куда следует занести, например, то ощущение безнадежности и общего тупика, которое возникало у меня всякий раз при обсуждении с вами бездушия ваших бюрократов, глупости ваших политиков, бессовестных махинаций ваших дельцов? Благом или злом был этот дополнительный опыт, который, совсем по Екклесиасту, всего лишь умножал скорбь? Если правы те, кто считает, что нам до вас шагать еще не одну сотню лет, то не очень-то и хочется торопиться к такому результату... А куда вписать мой неполноценный английский? К газетам, с таким трудом вывезенным из Англии, ведь так и не притронулся. А покупки и подарки, столь печально окончившие здесь свой короткий век?

И уж совсем не поддавалась рациональному осмыслению пережитая мной мистерия с участием Ее Величества Елизаветы II.

Первым из местных жителей, пришедшим ко мне в Солигаличе знакомиться, был худой рыжий кот. Он кидался в ноги, едва завидев меня у порога, кланялся прямо-таки с восточным подобострастием и подло вытирал об меня свалявшиеся бока. По нескольку часов он осаждал закрытую дверь, вызывая меня наружу жалобными воплями. Я решил, что он бездомный и страшно голодный - только этим можно было объяснить его настырность. Пригласив кота в сени, я поделился с ним единственным, что у меня в тот момент было, дорожным бутербродом с маслом и сыром. Кот понюхал бутерброд, кинул на меня пренебрежительный взгляд и не спеша, с чувством собственного достоинства пошел к двери. А на крыльце задрал тощий хвост и пустил на косяк струйку. Все произошло так быстро и неожиданно, что я не успел ничем запустить ему вдогонку: он мигом исчез за забором. Как мне показалось, его шпанская выходка была вполне умышленной.

Впоследствии подобные сцены с небольшими вариациями повторялись каждое утро, а то и не один раз на дню. Кот явно презирал меня за неумение жить, за скаредность и все-таки на всякий случай начинал с поклонов и лести. Это действовало: я всякий раз обманывался и искренне пытался его накормить. Изредка ему перепадало от меня что-то стоящее (остатки рыбных консервов, например), но чаще приходилось уйти ни с чем: хлеб, кашу, макароны, картошку и прочее, что составляло основу моего рациона, он не признавал. Самым поразительным в нем был этот мгновенный переход от пресмыкательства к надменности, когда, в очередной раз убедившись, что поживиться нечем, он степенно уходил, задрав голову и хвост.

Я тогда не знал хозяев этого кота, своих соседей слева, с ними мне только предстояло познакомиться.

Теперь я перехожу к описанию своих трудов и дней в хронологической последовательности. Если оно наведет на вас скуку, если вам захочется вздремнуть - отложите, мой друг, это письмо и больше не возвращайтесь к нему никогда. Потому что ничего серьезнее и существеннее этого я не могу вам предложить.

Первой моей заботой было достать строительные материалы. Для ремонта требовались кирпич, цемент, щебенка; далее - доски разной толщины, бревна и брусья, стекло, гвозди, внутренняя облицовка стен и потолка, обои, краски и т. д. В местном хозяйственном магазине почти ничего из этого набора не продавалось. Продавцы вели списки: в очереди за кирпичом числилось больше двухсот горожан, за шифером - около пятисот. На моих глазах инвалид вывез на Запорожце два последних мешка цемента - ему полагалось вне очереди. Мне намекали, что существуют и другие очереди вне очереди и что к зиме при должном усердии и небольших дополнительных расходах можно запросто обзавестись и кирпичом и цементом, но такие сроки меня не устраивали, да и отношения с торговыми работниками как-то не складывались. Кое-что можно было выписать через многочисленные строительные организации, но там все стоило баснословные деньги. Организации уже ничего не строили и жили распродажей старых, еще в советское время накопленных запасов.

Затем нужны были инструменты и, конечно, мастера в помощь. Сам я просто не знал, с какой стороны подступиться к главному делу - приподнять и выровнять тяжелый дом.

Несколько первых дней я поневоле занимался мелочами вроде описанных выше. За это время мне удалось обследовать чердак, где не нашлось ничего интереснее еще одного сломанного сундука, прохудившегося старого чемодана да кучи поеденных мышами школьных учебников. Я также привел в порядок отыскавшийся в доме инструмент, освободив для него темный чулан и устроив там какое-то подобие мастерской, и теперь точно знал, что у меня на первое время имеется, а что необходимо доставать. Больше всего оказалось огородного инвентаря: две лопаты, грабли, источенная коса, вилы со сломанным черенком и несколько ржавых мотыжек. Топоров нашлось целых три, но все тупые и с глубокими зазубринами; к счастью, отыскался напильник, и я потратил целых полдня, чтобы привести один из этих топоров в порядок. Имелись также ножовка, молоток, клещи (я уже пользовался ими при изготовлении медной пластинки) и небольшой ящик гвоздей разной величины - все, правда, гнутые и покрытые ржавчиной. С помощью этого я мог пилить, тесать и приколачивать, что было уже немало.