Письмо из Солигалича в Оксфорд - [40]

Наконец издатель отложил салфетку. При выходе из ресторана он протянул мне широкую сухую ладонь, дружески кивнул Кларе и сел в свою машину.

- Постойте! ошарашенно сказал я, невольно придержав рукой дверцу, которую он собирался уже захлопнуть. Клара Дженкинс настороженно застыла поодаль на крыльце.

- Вас подвезти? - спросил с вежливой улыбкой издатель, бросив нетерпеливый взгляд на часы.

- Нет, но... моя рукопись? - В ресторане папка с рукописью неудобно лежала у меня за спиной в кресле, теперь я держал ее в руках.

- Рукопись? - повторил издатель и беспокойно перевел глаза на Клару.

- Да, спохватилась мисс Дженкинс, подскакивая и чуть не вырывая у меня из рук папку. - Наш русский гость обещал мне показать свое новое произведение... Я думаю, это может быть интересно. Я обязательно прочту и после скажу вам о своем впечатлении.

Но она это уже читала и одобрила!

С готовностью приняв невнятное объяснение, издатель тут же укатил. А я остался на крыльце ресторана под испепеляющим взглядом Клары.

- Мне за вас стыдно, - прошипела она.

- Но разве не вы сами предложили показать ему мою рукопись?

- А вы будто не видите, что человек торопится и не может сейчас вами заниматься!

Это был неожиданный поворот. В ресторане мне не показалось, что он торопится. Ничего не понимая, измученный болью (мисс Дженкинс о моей болезни и визите в клинику, конечно, не подозревала), я тоже начал злиться:

- Если бы я знал, что дело пойдет только о закуске, я едва ли пустился бы в дальний путь из Оксфорда.

- Ничего, дорогу вы оправдали, ланч тоже чего-то стоит, - дерзко возразила она. - Прощайте, мне нужно в уборную!

Она разговаривала со мной по-русски и нарочно сказала уборная, а не туалет, желая, видимо, посильнее мен уязвить. А вечером, знаю с ваших слов, гневно жаловалась за преподавательским столом на неблагодарность мою и всех русских, и вы, как умели, мен выгораживали. Но что вы могли сказать, не зная сути дела? Что-нибудь о разных ментальностях, о несовместимости культурных традиций?..

Простите, я опять злюсь. Уж вы-то, милая, тут ни в чем не виноваты.

После той ужасной истории я несколько дней ненавидел каждого встречного англичанина просто за то, что он англичанин. Мне стало трудно в чужой стране. И в то же время мозг сверлила мысль: значит, они не хотят признавать нас за равных; значит, мы нелюди.

У нас есть одна несчастная черта: мимолетный взгляд, случайное суждение человека, мнением которого мы дорожим (а граждане развитых стран практически без исключений к таковым относятся), тут же становятся на какое-то время нашим самоощущением. Скажи нам, что мы ленивые и неспособные, - и мы уже боимся браться за самые простые дела; скажи, что мы грязнули, - и мы с опаской прячем руки под стол, даже если только что тщательно их вымыли. Мы слишком впечатлительны и чересчур легко поддаемся внушению, но тотчас начинаем отчаянно бороться (инстинкт самосохранения!) с внушенными нам негативными оценками. Нас поражает прозорливость остроумных иностранцев вроде маркиза де Кюстина, мы не можем оторваться от злых карикатур на нас, но не можем и не вскипать при этом ответной злостью. На самом деле секрет прозорливости прост: все тонкое и проницательное во взгляде на Россию у того же Кюстина (если не говорить про обычную ругань) можно отнести к любому народу в любую эпоху. Здесь срабатывает тот же эффект ложной самоидентификации, что и при чтении ловко составленных астрологических прогнозов: каждый из них подойдет вам и всем другим в равной мере, но вы заранее знаете свой знак и читаете только про себя...

Так что, когда зарубежные друзья начинают думать про нас плохо (а такое может случиться со всякими друзьями), это сущая беда.

Тут мне снова припоминается лукавый вопрос профессора Макмерри о самоуничижении. Русское отношение к загранице и есть пресловутое самоуничижение, из которого растут внутри нас горькие самолюбивые обиды. Вы, англичане, сами же от этого страдаете, вам тяжело общаться с такими униженными. Вы не хотите видеть в нас ни самоуничижения, ни самолюбия. Если я ругаю свою страну, англичанин считает, что я плохой сын, и его никогда не убедишь, что ненавидеть можно и любя, и больше того: в нашем случае настоящей любви без ненависти просто не бывает. Если хвалю - это неуместное тщеславие. Вы ждете от русских застывшего немого достоинства, какое можно найти разве что на лицах избранных усопших.

Но ведь было когда-то сказано: живая собака лучше мертвого льва.

Несколько лет назад, когда у нас только начинали приоткрывать границы, личные контакты русских с иностранцами (в том числе с живущими за рубежом бывшими нашими соотечественниками) строились на обоюдовыгодной основе. Кто-то из наших, положим, устраивал здесь выставку вашему художнику, или концерт вашему музыканту, или публикацию писателю, а взамен получал бесплатную поездку за рубеж и щедрые подарки в придачу. Для вас это было нормально и не слишком убыточно: почти баш на баш. Тем более что и та и другая сторона, как правило, мало тратили из своего кармана, наход возможности и источники на стороне- у государства и различных общественных фондов. Но чем больше расширялся круг наших визитеров, выходя за элитно-административные пределы, тем меньше они могли вам дать; у иных не было уже и квартиры, чтобы принять зарубежного гост с ответным визитом. Отплатив нам, по вашему разумению, сторицей, вы стали терять терпение. Вы от нас устали и не скрываете этого. (Кто посмеет упрекнуть вас за это?) И все чаще бываете потрясены черной неблагодарностью...