Письмо из Солигалича в Оксфорд - [3]

- Простите, сказал я, очнувшись. За мной стоял длинный хвост пассажиров, торопившихся оформить вылет. - Я передумал сдавать сумку. Возьму ее с собой. Там мой зонтик. И стащил сумку с весов, перехватив все пакеты в одну руку.

- Такую большую сумку нельзя брать в салон, - бесстрастно сказала служащая. - Чемодан весит двадцать семь килограммов четыреста граммов. Вам придется доплатить... - И она склонилась над конторкой, считая.

Очередь молча ждала. Я медленно соображал, как связана женщина за стойкой с Аэрофлотом. Не на эту ли подлую организацию она работает?

Мне продали не тот билет, какой я просил, - заговорил я, тщательно подбира слова. - Фактически я заплатил двойную цену. И вы еще требуете доплаты за багаж! Я хотел бы побеседовать с представителем Аэрофлота.

- Представительство Аэрофлота на втором этаже. Откроется в десять, через час после вылета вашего самолета.

Она тут была ни при чем. Она по-английски четко и честно выполняла свои обязанности.

Что у вас в руках? - вдруг спросила служащая. - Положите весь багаж на весы.

- Это пакеты, - невнятно возразил я, машинально подчиняясь ее властному голосу. - Не отнимете же вы мои пакеты?

- Еще багаж есть? Кладите все, иначе вас не пропустят в самолет.

Она раскраснелась, эта честная англичанка, но продолжала сохранять достойную сдержанность. Во взгляде ее мне почудилось сострадание.

Вместе с пакетами на весы лег наконец сверток с рукописью и книгами. Газеты я выставить не решился, заранее принеся их в жертву.

Шестьдесят два килограмма, - тихо сказала женщина. Лицо ее просто пылало, глаза из серых стали синими. Она была не первой молодости, но показалась мне теперь очень красивой. - Заплатите или откажетесь от полета? Если будете платить, я подсчитаю...

Мне нечем платить, - уныло сказал я и медленно отошел в сторону.

Наверное, моих денег как раз хватило бы, чтобы заплатить за этот чудовищный багаж. Но с деньгами были связаны слишком большие ожидания, чтобы я мог легко с ними расстаться. А главное, стоила ли игра свеч? Газеты, рукописи, старые башмаки... Хлам. И чужие посылки.

Придется с чем-то расстаться. С чем?

Ну, с газетами я и так уже мысленно расстался. Но из остального готов был пожертвовать разве что чемоданом с домашними вещами: единственный выходной костюм, единственные туфли да штук пять рубашек, которым тоже не было замены. Посылки? Как ни мало знал я их отправителей, все же я оказался связанным с этими людьми обещанием. О большой рукописи вообще не могло быть речи: тут я дал слово не случайному знакомому - вам; я сам выпросил у вас этот драгоценный экземпляр, чтобы помочь книге выйти в России.

Каюсь, в ту минуту я эгоистично подумал: как жаль, что вам не пришлось меня проводить! Я вернул бы вам рукопись - до лучших времен. Упросил бы взять чужие посылки и отдать их назад отправителям с моими извинениями. Это уже минус тринадцать килограммов. С радостью отдал бы вам продукты - пригодятся. Минус еще семь. Остается...

Остается сорок два.

Говорят, лишние вещи можно сдать в аэропорту и их отправят по указанному адресу. Но есть ли гарантия, что рукопись до вас дойдет?

Мне казалось, что у меня жар, лихорадка, тяжелая форма гриппа. Колени дрожали. Я прислонился спиной к колонне, и тут почему-то вспомнилось давнее событие: лет пятнадцать назад, только-только окончив институт, я вот так же стоял у колонны в ленинградском метро - никому не нужный, бездомный, не имея возможности устроиться на работу, оттого что в паспорте не было штампа о прописке, - стоял в старом мешковатом пальто с дырявыми карманами, скрипел зубами от ненависти к наглым милиционерам, к крикливым бабам в форменных тужурках у турникета, ко всей этой матерящейся, лузгающей семечки, пахнущей чесноком и водкой толпе, спешащей с заспанными глазами на фабрики-тюрьмы без надежды, без цели, без будущего, к этой стране рабов, стране мертворожденных, и вдруг словно из тумана или сквозь заледеневшее стекло, в котором отталилось овальное окошечко, явилось передо мной участливое женское лицо.

- Вам плохо? - спросила она. - Вам помочь?

Я был здоровым парнем - может быть, лишь несколько более бледным в ту минуту, чем обычно. Она была уже немолодой и торопилась с сумочкой на работу...

До вылета оставалось не более получаса. Очереди у регистрационных стоек таяли. Я подумал, что мое положение, в конце концов, куда лучше, чем пятнадцать лет назад. У меня есть выбор. Можно было отказаться от рейса и потом учинить скандал в Аэрофлоте. Но я не знал, сколько потеряю на билете. К тому же на Пиккадили меня заверяли, что мест на аэрофлотовские рейсы нет до середины января. Так что можно было недели на три застрять в Хитроу. Уж они постараются, чтобы все было именно так. И что значит - учинить скандал? Формально я не прав: сам купил дорогой билет, сам притащился с невообразимым багажом... Здесь Британия.

Наконец, меня ждут дома. Жена уже втиснулась в промерзший автобус и едет в Шереметьево, чтобы торчать там час, другой, третий - пока посадка, пока прибудет багаж, пока досмотр... Что она подумает, если не найдет меня? Когда и как я смогу ей все это объяснить?