Письмо из Солигалича в Оксфорд - [26]

Все политические революции на Западе, полагал Чаадаев, были духовными революциями: люди искали истину и попутно нашли свободу и благосостояние. Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники... Лжи легче всего скрываться там, где много правды. Ведь христианская мысль о равенстве - это правда; народное ожидание справедливости - правда; народ снова и снова готов поверить каждому, в чьих речах почудится ему правда об истинном равенстве, высшем равенстве...

Заблуждение веховцев можно объяснить только вынужденной полемикой с вульгарными революционерами да неутомимостью нашей интеллигенции в самобичевании. Чистому понятию культуры нет места в умонастроении русского интеллигента... - писал жестокий обличитель народничества, толстовства и прочего нигилистического морализма Франк.- Убогость, духовна нищета всей нашей жизни не дает у нас возникнуть и укрепиться непосредственной любви к культуре... Борьба против культуры есть одна из характерных черт типично русского интеллигентского духа. Истинно так, если не забывать: результатом этого перманентного бунта против культуры и стало то, в чем цивилизованный мир вынужден был признать в конце концов великую гуманистическую культуру. Я не хочу мыслить и жить иначе... - это Федор Достоевский, тот самый, что свою последнюю надежду на спасение грешного мира связал не с какой-то там социальной революцией, а, как ни странно, с красотой. Не может он жить- как? ...иначе, как с верой, что все наши девяносто миллионов русских (или там сколько их тогда народится) будут все, когда-нибудь, образованы, очеловечены и счастливы. В такой стране, как Россия, культура неизбежно оказывается прежде всего мостами над пропастями общественных противоречий. Пока Лев Толстой юродствовал, умышленно задева самолюбие образованных обывателей, пока Писарев с Чернышевским предъявляли сочинителям чудовищные счета от имени всего эксплуатируемого народа, на паркеты салонов успевали ступить сапожищи очередного гения, которому в недалеком будущем суждено было стать новым властителем дум, а вместе с ним приходила и новая культурная реальность.

Я так и сказал в Англии Алику Борисевичу: русска литература со времен Белинского вламывалась в гостиные в нечищеных сапогах...

Не помню, рассказывал ли я вам о своем визите к прославленному Борисевичу. Вообще-то я не люблю бывать за границей в русских домах. Русскими я называю дома людей, так и не ставших иностранцами: тех, кто родился и большую часть жизни провел в России, кто оставил там родственников и знакомых, поддерживает с ними связи. Независимо от того, удачно или неудачно сложилась судьба этих людей на чужбине, в их домах всегда гнетущая атмосфера несчастья. Я мог сколько угодно жаловаться им на нищету и безысходность нашей нынешней жизни - они, поддакивая и, казалось, все понимая, слушали мои страшные рассказы с тайной завистью. Я мог вполне искренне одобрять сделанный ими выбор как единственно правильный они почему-то считали необходимым передо мной оправдываться. Но Борисевич не был обычным эмигрантом, он прошел особенный путь: застенки и психушки, протесты в западной прессе, скандальная и постыдная для его гонителей процедура изгнания... Дом Борисевича мало походил на русские дома. Здесь не витал дух ностальгии. Хозяин вел себя непринужденно, но по-английски сдержанно; все больше помалкивал и присматривался, этакий немолодой, уставший от политического света щеголь, весь округлый и вкрадчивый в жестах... Начали мы по-русски - с прекрасного чая, слегка припахивающего дегтем, и я сказал Алику об этом, и ему сравнение понравилось. После на столе появились красное вино и сыр. Стеклянная дверь небольшой гостиной выходила в сад, прямо за ней стояли усыпанные белыми цветами вишневые деревца. На подстриженном газоне увядали последние ноябрьские розы. Это точно была Англия, не Россия. Эта страна словно специально была создана дл одушевленных наслаждений. Я и об этом подумал вслух.

- Вы здесь на метро проездите больше, чем заработаете, вмешался третий собеседник, друг Алика по имени Феликс. По отрывочным репликам я понял, что он тоже за что-то отсидел в России небольшой срок, а года два назад приехал в Англию и занимается здесь странным бизнесом - продает в Россию английские спички.

При чем тут заработок? - изумился я. - Мое наслаждение этой страной, если можно так выразиться, далеко от меркантильных соображений. В конце концов, живу не здесь, а там.

В тот вечер я выложил Алику почти все, о чем теперь писал в статье. Практика профессиональных большевиков вновь оставила далеко позади робкий полет мысли философов. Какая насмешка над миллионами людей, которые ждали перемен! Я упомянул в разговоре Аню Вербину, которую Борисевич знал, а еще подумал о маме, о сестре, из брезгливости отказавшейся в свое время вступить в партию и за это поплатившейся научной карьерой, о других рассеянных по стране знакомых и незнакомых людях, не желавших соблюдать правила плутовской игры, навязываемой обществу прежним режимом. Своим тихим укором, самим своим отдельным существованием эти люди готовили почву для будущей свободы. Где oни теперь? Кто-то надорвался, не выдержав адского напряжения последних лет, кто-то просто отошел в сторону и прозябает в нищете. Новые игры оказались дл них не менее противны, чем старые.