Письменный стол - [56]

Я принялся за него, когда Шкловский сказал мне: «Если бы ты присутствовал при моей встрече с Хлебниковым, мы бы тебя просто не заметили». Я сказал: «Ах, вот как!

Значит, вы не заметили бы меня! Так я напишу о тебе роман». И дерзко сказал ему впервые «ты». Я был его учеником и называл его, конечно, на «вы». II я принялся за «Скандалиста», причём, надо Вам сказать, роман сперва но имел никакого отношения к Виктору Борисовичу и был очень далёк от литературной стороны дела. Роман был, я об этом рассказывал в статье «Как мы пишем», историей студента. Но после разговора и ссоры с Виктором Борисовичем, когда я стал писать о нём, в роман как бы ворвался живой человек, и книга сразу стала светиться, стала ясна для меня. А живой человек не может действовать в безвоздушной среде, поэтому вслед за ним я стал писать и о других. Почему я решился на эту дерзость? Потому что я был многим недоволен в литературе и мне казалось, что надо двигаться вперёд, а не повторять прошлое.

— Вы говорите о прозе тех лет?

— Я имел в виду, между прочим, Константина Александровича Федина, с которым мы были очень близки в то время. Но мне не нравилось, что он, так сказать, идёт по следам нашей классической литературы, не пытаясь, как мне казалось, внести что–то новое, по самому существу отличное от того, что было. Он, правда, занимает в моём романе очень незначительное место (его черты есть в одном из героев), но все–таки я попытался упрекнуть его, чего он со свойственным ему хладнокровием как бы не заметил. Наши отношения не изменились. Он только сделал замечание по поводу первой, совершенно неудачной фразы, и я действительно изменил эту фразу по его совету.

— Помог ли Вам «Скандалист» обрести уверенность в себе как в прозаике?

— Да, но в некоторых отношениях результаты меня разочаровали. Я чувствую, что некоторые фигуры удались и живут, может быть, до сих пор, а некоторые не удались, причём не удался как раз главный герой, студент Ногин, в котором я попытался изобразить самого себя: я занимался как раз в Институте восточных языков.

— Самое известное Ваше произведение — «Два капитана».

Роман был построен на остросовременном материале, но его сюжетная поэтика сориентирована и на авантюрный роман, и на роман воспитания, и на детективный роман, и на идиллически–сентиментальный роман (если иметь в виду отношения Сани Григорьева и Кати Татариновой). Гротескны характеры Николая Антоновича и Ромашова. Критерии бытового психологизма для прочтения романа явно недостаточны. Этой многоязычной «исторической поэтикой» определяется и содержательный потенциал романа…

— Вероятно, это так, но я определяю смысл романа более конкретно, связываю его с очень важной для меня идеей. Первая книга романа «Два капитана» писалась в очень трудное время, когда я часто сталкивался с несправедливостью. И меня увлекла идея романа о справедливости. Таков главный смысл истории капитана Татаринова, сослужившего огромную службу родине, и истории поисков его экспедиции.

Я не думал, что это будет роман для взрослых, меня как раз интересовали дети. Роман и печатался одновременно и во взрослом, и в детском журналах. Мне хотелось внушить детям, что интересно быть добрым, честным, смелым. Что гораздо интереснее быть смелым, чем трусом. Саня Григорьев придерживался очень простых правил в жизни, а именно: быть честным, не притворяться, стараться говорить правду, оставаться самим собой в самых сложных обстоятельствах. Вот и я старался выразить эти принципы в моих героях. Они просты, но попытки представить их так, чтобы они были современными и трогали современного читателя, — это непростая задача.

— В структуре «Двух капитанов» просматривается принцип, который Б. Томашевский называл «связыванием новелл». Обрамляющая новелла — поиски Саней Григорьевым пропавшей экспедиции капитана Татаринова. Этот сюжет завязай уже в первом абзаце романа, а исчерпывается только к самому концу. Те же сюжетные линии, которые открываются по ходу главного конфликта, не уводят в сторону, а усиливают напряжение и читательский интерес. Сразу так было задумано или получилось в процессе работы?

— Роман «Два капитана» заключался сперва только в одной части, в одном томе с эпилогом. Но один читатель{Известный географ профессор Хромов.} убедил меня в своём письме, что я должен его продолжать. Правда, война помешала непосредственному продолжению работы. Материал был уже • подготовлен, но меня мобилизовали, и война заслонила этот роман. Но в конце войны я тяжело заболел, и вот в одной, потом в другой больнице я свой роман закончил.

— Отсюда можно сделать вывод, что сюжетная «пружина» к концу первой части «распрямилась» ещё не полностью: не только читатель — само произведение требовало продолжения. А потом не возникало ли у Вас желания что–либо изменить в романе?

— Вернулся ли я к нему? Меня в этом случае остановил успех этой книги. Она много читается и много раз переиздавалась, и мне не хочется спорить с читателями, которым она нравится.

Во второй части я впервые обратился к мысли, что, в сущности говоря, полярный лётчик такого типа, как мой Саня Григорьев, — это человек науки, потому что он изучает историю авиации, изучает историю завоевания Севера. И вот тут я хотел заглянуть в ту область души человека науки, которая кажется мне бесценной. Он не может солгать. То, что он говорит, то, о чём он пишет, будет проверено в тысячах лабораторий, будет выяснено, достиг он чего–нибудь или нет. Короче говоря — неизбежность правды. Мне кажется, что это основное требование и нашего времени. Эта мысль определяет смысл и композицию романов «Открытая книга», «Двойной портрет», «Двухчасовая прогулка».