Письма Уильяма Берроуза - [51]

Яхе — это вещь. Единственный наркотик, дающий то, чего ждут от других. Он один способен сломать рамки общества и морали. Представь, как в небольшом городке президент местного банка вдруг превращается в негритянку, мчится в черный район и там умоляет какого-нибудь негрилу выебать его. Он навсегда забывает такую нелепость, как самоуважение.

Ладно, скоро увидимся. На этот раз точно скоро. Я спешу убраться отсюда.

Люблю, Билл,

P.S. Будь жестче со своим поэтиком [206]. Все они одинаковы — твари неблагодарные. Послушай, милый, старого гомосека.

Сдается мне, что прежние отравления яхе — эффект перехода в то особое состояние. Уэллс в «Машине времени» рассказывает о неописуемом, головокружительном путешествии во времени и пространстве. На мой взгляд, Уэллса мало кто понимает и ценит по-настоящему.

Бога ради, не вздумай покидать Нью-Йорк именно сейчас, ведь я уже еду к тебе! Теплый же ты прием мне устроишь!

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Надеюсь, ты разберешь все эти вставки.

[Лима

10 июля 1953 г.]

Дорогой Аллен!

Яхе остается загадкой. Я сварил энное количество зелья для перевозки, но не успел и пробную чашку допить, как меня вырубило, будто снотворного принял. (Вспомни: барбитураты — антидот к яхе.) Все, эффектов больше никаких. Сам собой напрашивается вывод: в свежих листьях и лозе яхе содержится некое летучее вещество, вроде эфирного масла. От вытяжек, извлеченных мною из яхе в Колумбии, прихода не было ни разу, однако наутро наступал запоздалый эффект — глюки, иллюзия реального телепатического контакта.

Пример: захожу я в колумбийскую забегаловку, вижу мальчика. Думаю: «Ага, либерал, продаст за меня мою пушку». И оказывается: он либерал и точно пытался продать за меня пушку, которую я в конце концов ему подарил. Сегодня меня, подобно первому ознобу проклюнувшейся малярии, охватило предчувствие, что надо писать. Оставалось много дел — таких, которые отнимают кучу времени, как то: оформить визу, купить билеты на самолет и узнать в Институте научные названия растений, добавляемых к яхе (у меня есть засушенные образцы). Поразительно, но на все про все ушло не больше часа. В Институте мне встретился не кто-нибудь, а старый друг дока Шульца (причем именно у него, у ботаника, надо было узнавать наименования растений). Затем я отправился в кафе, где стал писать как под диктовку. Вот рукопись:

Яхе — это средство путешествия во времени и пространстве. Комната оживает и содрогается, вибрирует. По телу протекает кровь — суть — многих рас: негров, полинезийцев, горных монголов, пустынных кочевников, многоязычных жителей Ближнего Востока, индейцев; кровь — суть — новых рас, еще не рожденных; смешение кровей — сущностей — еще не познанных. Мигрируешь, совершаешь невероятные переходы сквозь джунгли, пустыни и горы (в закрытых горных долинах наступает застой и смерть, из члена прорастают растения, и прямо сквозь плоть вылезают огромные ракообразные), пересекаешь Тихий океан на каноэ на пути к острову Пасхи. Мой Единый город яхе, Ближний Восток, монгольская степь, Океания, Южная Америка: их народы — это все крупицы человеческого потенциала, разбросанные по гигантскому тихому Рынку.

Минареты, пальмы, горы, джунгли. Стоячая река, из глубин которой на поверхность выскакивают плотоядные рыбы; огромные, заросшие ганджой парки, где мальчики лежат на траве и играют в таинственные игры. В городе ни одна дверь не запирается, всякий входит, куда пожелает. Шеф полиции — китаеза — ковыряет в зубах зубочисткой, пока лунатик его отчитывает. Китаеза то и дело вынимает зубочистку изо рта и разглядывает добычу. В дверях, привалившись к косякам, хипстеры с гладкими лицами оттенка бронзы покручивают сушеными головами на золотых цепях И глядят на все равнодушными глазами жуков.

В проемах, за хипстерами, виднеются столы, палатки, бары, комнаты и кухни, люди курят опиум и гашиш, едят, болтают, смеются и срут, пропадая в клубах дыма и пара. А за игровыми столами играют на безумные ставки. Не на деньги. Время от времени кто-нибудь из игроков вскакивает на стол с отчаянным нечеловеческим криком, утратив юность и став стариком — или латахом победителя. (Латах — это состояние, в которое, случается, впадают жители Юго-Восточной Азии. С виду нормальный, латах не может не выполнять приказов того, кто окликнет его по имени или прикоснется к нему.) Есть, однако, ставки повыше, нежели юность или рассудок. Знают о них те, кто участвует в игре всего для двух игроков во всем мире.

В городе все дома соединены. Дома из дерна: в окутанных дымкой дверных проемах щурятся высокогорные монголы. Дома из бамбука и тика; дома из глины и красного кирпича; хижины маори; дома в сотню футов длиной, в которых уживается целое племя; крытые соломой дома; дома из картона и рифленого железа, где старики сидят на заплесневелых коврах и бормочут себе что-то под нос, готовя еду в консервных банках. Ни хрома, ни красной кожи, ни стеклоблоков. Для скандинавов условия совершенно особые: им положено пройти испытательный срок, прожив в грязнейших кварталах Города и целый год не мыться.

Экспедиции отправляются неизвестно куда, неизвестно зачем. На плотах из старых ящиков, связанных гниющей бечевкой, приплывают чужеземцы с распухшими от москитных укусов лицами; они выходят из джунглей, на высохших кровоточащих ногах идут по горной тропе, через пыльную окраину города, где люди присаживаются в ряд у глинобитной стены посрать, а стервятники дерутся из-за рыбьих голов; они высаживаются десантом в парк на лоскутных парашютах. Их забирают копы и ведут в гигантскую общественную библиотеку, где чужаков регистрируют. Бумажки с данными накалывают на гвоздики и относят в сортиры.