Письма шестидесятилетнего жизнелюбца - [8]
Мой друг доктор Ромеро посоветовал мне как-то проводить меньше времени в постели. Довод был прост: чем сон короче, тем крепче. По его словам, после сорока старая схема «три по восемь» не имеет смысла. Я попробовал, но лекарство оказалось хуже болезни. По ночам кошмары продолжались как прежде, а днем я тенью слонялся из угла в угол, разбитый, не в состоянии сосредоточиться, из чего вынужден был заключить, что проводить в постели восемь часов – спящим ли, бодрствующим – было для меня обязательным.
После долгих размышлений я пришел к выводу, что происходящее со мной – это профессиональное заболевание. Журналистика, вынуждая нас работать по ночам, а отсыпаться днем, нарушает естественный для человека порядок. Происходит разлад. Дневной сон сил не восстанавливает, а по ночам работа дается за счет возбудителей и искусственных стимуляторов (сама профессия – такой стимулятор). На протяжении без малого сорока лет активной работы я редкий раз ложился раньше четырех часов утра, а зачастую удалялся на отдых, когда солнце уже стояло на небе. Вы скажете, что многие журналисты спят как сурки, но это не аргумент. Силикоз – профессиональный недуг шахтеров, но сколькие из них им не болеют. В общем, живи я хоть тысячу лет, никогда мне не приспособиться к режиму нормальных людей. Я – неизлечимый больной.
Однако боюсь, друг мой, не слишком ли много я рассказываю Вам о себе в этих первых письмах, хотя, ежели подумать, наша переписка и была затеяна с целью узнать друг друга, и, следовательно, было бы недостойно умалчивать о таких сторонах моей личности, которые кажутся мне основополагающими. Сегодняшние строки – это ответ на Ваше утверждение, что от моих писем на Вас веет умиротворяющим ощущением покоя. Пытаться выглядеть таким в Ваших глазах было бы лицемерием. Я человек не спокойный, тем паче не безмятежный, хотя и достиг определенного умения владеть собой, Что же до Вас, я хочу сказать – до Ваших писем, они отвечают картезианской логике, В них нет случайного, немотивированного, одни вещи строятся на других, и все подогнаны друг к другу, как в искусной столярной поделке.
Думаю, что Вы совершили ошибку, оставив учебу после сдачи общеобразовательных предметов. Могу понять ревность Вашего мужа, тогда еще жениха, поскольку сорок лет назад девушки в университете были наперечет, да и отношения между мужчиной и женщиной понимались иначе. Но ведь никогда не поздно начать сначала. Раньше я говорил Вам об американских матерях, о том, что они возвращаются к учебе, как только дети начинают собственную жизнь и больше в них не нуждаются. Отчего бы Вам не поступить в университет? Идеальным студентом был бы тот, кто сочетал бы дарования двадцати лет с опытностью пятидесяти. Нашим студентам не хватает второго, Вам – первого. Вопрос в том, чтобы разгадать, что из этого важнее.
С уважением, дружески
Э.С
Уважаемая подруга!
Ваше письмо застает меня в самый момент отъезда в деревню. Там сейчас все в работе, отделяю водосток ванной комнаты от кухонного, оказавшегося недостаточным. Весь дом у меня вверх ногами, Рамон Нонато болен, лежит с прострелом, так что пришлось нанять каменщика здесь, в городе. Знаете, во что он обходится мне в день? Четыре тысячи песет плюс питание. А знаете, почем кило телячьей вырезки в Креманесе? Семьсот песет. Дороже, чем здесь, в столице, хотя столицу снабжают мясом оттуда. Ну куда это годится? Вам кажется нормальным, когда правительство заявляет нам, что в минувшем апреле жизнь подорожала на 0,8 процента?
Прошу у Вас совета, сеньора. Чем выложить пол на кухне и в ванной: кафелем или керамической плиткой? Друзья рекомендуют мне последнее. Вам не кажется, что может получиться мрачновато? Напишу Вам оттуда без спешки. С сердечным приветом
Э.С.
Уважаемая подруга!
В своем последнем письме Вы спрашиваете, каким образом я пришел к журналистике, как смог достичь должности редактора, не имея специального образования. Ежели подумать, это стало плодом целого ряда обстоятельств, что даже сегодня, по истечении стольких лет, объяснить непросто. В одном из прежних писем я уже рассказывал Вам о своем собеседовании с управляющим доном Хуаном Гереньей и о приятном впечатлении, которое он на меня произвел. С тех пор я начал работать в газете, первое время, что называется, на подхвате: то помогал в отделе цинкографии, то находился при коммутаторе, а то исполнял обязанности курьера. Больше всего радости доставляла мне последняя должность, где я осуществлял сообщение между редакцией и цехом. Это занятие было уже журналистикой, ибо я работал с материалами, которые, распределенные по рубрикам и набранные типографским шрифтом, должны были появиться наутро в газете. Через несколько месяцев это место окончательно закрепили за мной. В те времена редакторы занимались не только местной информацией, но и тем, что раздували поступавшие из Мадрида скупые телеграммы, главным образом политические новости, но также и международные события и происшествия. Это была по-настоящему творческая работа. Не располагая ничем иным, кроме сюжетного ядра, редактор не мудрствуя лукаво и с помощью одного лишь своего воображения разукрашивал его, как мог, различными подробностями. По дороге в наборный цех, на лестнице и особенно в подземном проходе, я с жадностью прочитывал порученные мне материалы, поскольку чувствовал самый живой интерес к печатным текстам. Так началось мое журналистское образование, и сегодня я с полным правом могу заявить, что дорога из редакции в цех – длинный коридор, несколько пролетов железной лестницы да сырой подземный проход – и была моим университетом. Два года спустя в газете произошло важное нововведение: установка первого телетайпа. Можете ли Вы вообразить себе, мой друг, что означало подключение к работе механизма, который сам по себе воспроизводил типографским шрифтом то, что некто отстукивал из Мадрида? Самопишущая машина! Подлинная революция! С ее установлением пришел конец телеграммам, но также, увы, было покончено и с воображением. Объем новостей стал чрезмерным, в иные вечера – просто неохватным. Теперь нужно было производить отбор. Редактору следовало уже не раздувать материал, но, напротив, «выгонять воду», делать выжимки, поскольку в те годы газета выходила на шести полосах, а информация с телетайпа требовала куда большего объема. Содержание работы стало, таким образом, противоположным. Но сама она тем не менее оставалась столь же увлекательной, и я глаз не спускал с валика телетайпа, где буква за буквой писалась история нового дня. В перерывах я разрезал бесконечную ленту на полосы, потом делил на небольшие отрезки и наклеивал на четвертушку листа, после чего отдавал на редакцию. Позже, по дороге в цех, я смотрел, что выкинуто, а что, наоборот, вынесено в подзаголовки, и таким образом учился выявлять главное, постигал значение анализа как упражнения для ума.
Мигель Делибес, ведущий испанский писатель наших дней, хорошо известен русскоязычному читателю. Повесть «Клад» рассказывает о сегодняшнем дне Испании, стоящих перед нею проблемах.
Известный испанский писатель Мигель Делибес (р. 1920) полагает, что человек обретает силу, свободу и счастье только в единении с природой. Персонажи его романа «Крысы» живут в адских условиях, но воспринимают окружающее с удивительной мудростью и философским спокойствием.
Творчество выдающегося испанского прозаика хорошо знакомо советскому читателю. В двух последних произведениях, включенных в настоящий сборник, писатель остается верен своей ведущей теме — жизни испанской деревни и испанского крестьянина, хотя берет ее различные аспекты.
Мигель Делибес, корифей и живой классик испанской литературы, лауреат всех мыслимых литературных премий давно и хорошо известен в России («Дорога», «Пять часов с Марио», «У кипариса длинная тень», др.). Роман «Еретик» выдвигается на Нобелевскую премию. «Еретик» — напряженный, динамичный исторический роман. По Европе катится волна лютеранства, и католическая церковь противопоставляет ей всю мощь Инквизиции. В Испании переполнены тюрьмы, пылают костры, безостановочно заседает Священный Трибунал, отдавая все новых и новых еретиков в руки пыточных дел мастеров… В центре повествования — судьба Сиприано Сальседо, удачливого коммерсанта, всей душой принявшего лютеранство и жестоко за это поплатившегося.
В 1950 году Мигель Делибес, испанский писатель, написал «Дорогу». Если вырвать эту книгу из общественного и литературного контекста, она покажется немудреным и чарующим рассказом о детях и детстве, о первых впечатлениях бытия. В ней воссоздан мир безоблачный и безмятежный, тем более безмятежный, что увиден он глазами ребенка.
Действие повести испанского писателя М. Делибеса «Опальный принц» ограничено одним днем в жизни трехлетнего мальчика из состоятельной городской семьи. Изображаемые в книге события автор пропускает через восприятие ребенка, чье сознание, словно чувствительная фотопленка, фиксирует все происходящее вокруг. Перед нами не только зарисовка быта и взаимоотношений в буржуазной семье, но и картина Испании последнего десятилетия франкистского режима.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.