Письма шестидесятилетнего жизнелюбца - [23]

Ты говоришь, снимок сделан в Пунта-Умбрии? Мне довелось побывать там как-то в связи с конгрессом журналистов в Ла-Рабиде. В один из дней нас на автокаре привезли в Пунта-Умбрию на экскурсию. Это было давно, много, может, двадцать лет назад, но у меня сохранился в памяти смутный образ этого селения, напоминающего о тропиках стоящими на песке домами на высоких опорах, а также палящей, иссушающей жарой, сменившейся к вечеру нашествием прожорливых москитов. Похоже мое воспоминание на действительность? Хотелось бы получить твое описание, чтобы иметь возможность представить тебя в конкретном месте пляжа.

Сегодня мне с утра нездоровится. Я сомневался, рассказывать ли тебе об этих прозаических вещах, но в конце концов решился, так как мне представляется недостойным начинать наше общение с недомолвок и мысленных оговорок. Дело в том, дорогая, что я страдаю запорами, сильнейшими, непробиваемыми, чудовищными, мучающими меня с детства. С годами мой недуг усилился настолько, что если я не приму никаких мер, то может пройти не одна неделя, прежде чем я испытаю эту надобность. По словам доктора Ромеро, бездеятельность моего кишечника – еще одно проявление невро-вегетативной дистонии, причиняющей мне столько огорчений. В таком состоянии я не могу облегчиться, если не приму слабительное, однако, принимая его каждый день, я вызываю раздражение ободочной кишки. Человеческое тело – деликатнейший механизм, и налаживать его можно до бесконечности. В последнее время я положил себе принимать раз в два дня, перед сном, по ложечке Васиола, около двадцати пяти капель. Это лекарство назначил мне доктор Ромеро, с тем чтобы я удостоверился, какое количество капель оказывает на меня действие, и затем понемногу снижал дозу, пока не приду в норму. Однако бывают дни, когда меня прорывает с восьми капель, а в другие разы даже пятьдесят не могут разбудить мой кишечник. В таких случаях приходится для усиления действия пользоваться свечами. Перед этой грустной картиной отступился даже доктор, поначалу рвавшийся перевоспитать мое упрямое чрево, хотя я устал ему повторять, что расстройство кишечника у меня врожденное и потому неизлечимо. С этими нарушениями нервного характера нет никакой жизни. Любой поездки, небольшой спешки, самого ничтожного беспокойства достаточно, чтобы сорвать действие лекарства, и оно теряет эффект, в точности как происходит со мной сейчас. При такой устойчивой задержке стула не остается ничего другого, как наращивать постепенно дозу, до тех пор пока в один прекрасный день не появятся позывы и меня не прослабит. Но до того, как это произойдет, я испытываю постоянные неудобства – воздушные колики, газы, урчание в утробе (иногда тонкое, на высоких тонах, а другой раз глухое, низкое и протяжное, словно далекий раскат грома), которые унижают меня, ставят в неловкое положение. Из-за этого у меня появился настоящий комплекс, но чем больше я переживаю, тем тяжелее запор, сильнее сокращение мышц. Остается утешение дураков: распространенность недуга. По словам моего фармацевта Амадора Пласа, запор – болезнь головы, а не живота, и больше половины людей страдают им. И надо думать, что в пропорции он не ошибся, поскольку каждый раз, как где-нибудь в компании заходит разговор на эту тему, неизменно отыскивается собрат по несчастью, готовый посоветовать свои средства.

Прости мне, дорогая, эти откровения, несомненно малоприятные, но хуже было бы впасть в ту же крайность, что и редактор спортивного отдела газеты Маноло Пурас, который, ухаживая за своей будущей женой (а поженились они только через шесть лет), ни разу не решился отойти при ней в уборную. Иными вечерами он возвращался домой, чувствуя, что вот-вот лопнет, но это казалось ему лучше, чем признаться в такой низменной надобности. Чего же он добивался? Несомненно, чтобы невеста считала его возвышенной душой, а это кажется мне лицемерным, если не бесчестным. Каково было этой женщине увидеть однажды мужа в шлепанцах, во всем его физическом ничтожестве, и утратить свои иллюзии?

Уже несколько дней меня мучит избыточная кислотность. Нарушение работы желудка и кишечника происходит у меня одновременно.

Непрестанно думающий о тебе

Э.С.

11 августа

Дорогая!

Две строчки, чтобы напомнить тебе, что я жив и живу, думая о тебе. Во время вчерашней предпраздничной вечеринки ты не выходила у меня из головы. Любишь ли ты танцевать? Что за вопрос! Как может не любить танцы чистокровная севильянка? А я обделен чувством ритма и никогда не решался выйти на площадку. Нет, вру, как-то ночью, помнится, покойная сестра Рафаэла вытащила меня пройтись в пасодобле. Это было совсем просто – шагать под музыку. В любом случае, если только ты захочешь, я научусь танцевать. Ни в одном возрасте не поздно учиться.

Сегодня в полдень закончился чемпионат по игре в лягушку, который проводится в селе в августе, на Пречистую. Ты знакома с этой игрой? Она крайне проста, нужно лишь немного старания да ловкости. Суть в том, чтобы забросить тостон (маленький свинцовый диск) в рот металлической лягушки. Рот невелик, и, поскольку диск метают с расстояния в четыре или пять метров, попадание заслуживает похвалы. Я с детства проявлял определенную сноровку и в этом году занял второе место после Рогасиано, колоритного типа и большого шутника, который выполняет при случае обязанности секретаря. Этот Рогасиано принимается комментировать нашу игру, словно футбольный матч по радио, очень остроумно, образно и метафорично. Например, начинает вещать с интонациями, свойственными спортивным обозревателям: «И вот, сеньоры, когда от напряжения все уже готовы квакать, диск наконец устремляется к цели, но отскакивает от губы земноводного, и игроку, уже было раздувшемуся, как та самая лягушка, ничего не остается, как только обиженно поджать губы». Его болтовня так забавна, что трудно не рассмеяться вместе с ним, и мне то и дело приходится упрашивать его замолчать, чтобы не сбить из-за хохота руку. Надеюсь, недалек тот день, когда и ты сможешь узнать этих друзей, здешние места, село и его обычаи, такие непохожие на андалусские.