Письма Сергея Довлатова к Владимовым - [11]
Кроме того, посылаю Вам копии четырех страниц из «Чемодана», на которых есть правка. Дело в том, что я не помню, на каком этапе выслал Вам текст, то есть — внесена ли эта правка в Ваш экземпляр.
Всех вас обнимаю. Будьте здоровы. Ждем Владимовский новый кусок из романа.
Ваш
С. Довлатов
5 сентября (1985)
Дорогие Наташа и Георгий Николаевич!
К сожалению, я в Германию поехать не смогу, нет никакой возможности: тут хворобы моих 80-летних родителей, и отсутствие разумной деловой цели (не считая двух-трех дружеских встреч), и даже возня с собакой, с которой я один могу управляться, поскольку ей 16 (!) лет и во двор ее надо носить на руках.
Мне неловко, что я морочил вам голову, но уж очень заманчиво было съездить почти бесплатно в Европу, тем более, что все куда-то ездят, путешествуют, а я сижу в Нью-Йорке во главе огромной армянско-еврейско-русской семьи, насчитывающей четыре поколения. И я единственный сравнительно полноценный член этой семьи, кое-как объясняющийся по-английски.
Рецензию в «Континенте»[63] читал, экземпляр «Граней» получил. Все прочитал, кроме глав из романа[64], к которым приступаю. Все нелитературные материалы очень понравились, это как бы традиция «Нового мира». Стихи Левы Друскина начинаются с забавной строчки («Как весело ели…»)[65], за которой напрашивается: «Как весело пили…», но стихи хорошие, он как бы замыкающий в колонне: Кушнер, Глеб Семенов, Давид Самойлов, Липкин…
Рассказ Савицкого мне не очень понравился, хотя он складный, не без «анекдота» внутри, но уж очень залихватские у него и у Милославского манеры, а все эти заграничные барышни (Лоранс, Фелин)[66] похожи на сексуальные грезы малоимущего беженца, и вообще, вся эротика у наших авторов молодежного крыла отдает страшным плебейством. Петька Вайль со свойственной ему грубостью сетует: «Как будто манды не видали…»
Рецензия Поповского на Вайля с Генисом добросовестная, но странная[67]. Со всеми его тезисами я более или менее согласен, есть в В. и г. доля цинизма, есть и, хоть и веселая, но однотонность, но обоснования этих тезисов идут как-то невпопад: то ему выводов не хватает, то он их «обзывает» Ильфом и Петровым (а между тем, парочку бы Ильфов заслать в эмиграцию, и вся наша жизнь могла бы измениться к лучшему), так и ждешь, что Поповский скажет: Вайль и Генис — безбожники, вроде Пушкина. Короче, в этой рецензии Вайль с Генисом выглядят лучше, чем Поповский.
Извините за непрошеные оценки и т. д.
И еще раз — спасибо за все, я — не самый избалованный автор.
Обнимаю. Ваш
С. Довлатов
10 сент. (1985)
Милая Наташа, здравствуйте!
Все, что касается Поповского, мне было известно в 80-м году. Я мог бы сразу Вас с г. Н. предупредить, но какая-то этика меня остановила. Кто-то мог бы заподозрить, что я сам посягаю на это место или хочу протолкнуть туда угодного мне и моим друзьям человека.
Разумеется, у Поповского есть достоинства, и немалые: он добросовестный солидный публицист, с разумными, как правило, идеями. Он простодушный, не хитрый, лишен вероломства, наоборот — открытый, прямолинейный, честный (в рамках своего понимания жизни) и т. д. Но при этом: глупо воинственный, заблуждающийся относительно своей роли, грубый и бестактный с женщинами, да и с мужчинами. У него нет ни малейших учрежденческих, корпоративных навыков. В какой бы системе ни оказался Маркуша, он тотчас начинает бороться — во вред окружающим, на погибель себе, черт знает с кем и черт знает во имя чего. Дома он боролся с советской властью — мишень была гигантская, видимость отличная, и все было ясно. Тут — все сложнее. Он — глуп, именно глуп, как может быть глуп человек с двумя дипломами и 30-ю научными книгами, в том числе — и очень хорошими.
В Нью-Йорке Поповский давно уже стал персонажем бесчисленных анекдотов, которые я Вам при встрече расскажу. Ведь, помимо всего прочего, он еще и крупный селадон, роковой мужчина, заявивший одной крашеной блондинке, которая принесла ему как мэтру свои чудовищные новеллы:
«Дайте мне власть над вами, а я дам вам славу!»
Уверен, что ситуация в «Гранях» с самого начала представлялась Поповскому такой:
«Есть Жора — хороший, даже замечательный писатель, не такой великий, как Поповский, но все-таки замечательный, и есть жена — стерва и психопатка, которая вертит Жорой и делает все по-своему. Так вот, надо Жору опекать и воспитывать, иначе жена напустит в „Грани“ всякую пузатую мелочь — безбожников, черносотенцев и хулиганов, а судьбы России и мира окажутся в загоне». И так далее.
Не сомневаюсь, что рано или поздно вы с Маркушей расстанетесь, иначе быть не может, так было у него и с Седыхом, и с «Новым американцем», и с «Новой газетой»[68]. Оптимальная для Поповского роль — систематический автор-заочник, не участвующий в редакционных делах, он — пунктуальный, трудоспособный, опытный, но вне личного творчества — непереносимый. Увидите.
Раза два я пытался очертить легкими художественными штрихами его образ. Посылаю Вам в качестве приложения эти фрагменты (№ 1 и № 2)[69].
С Поповским покончили.
Куски из романа[70] очень понравились. После всяческого модернизма и безобразия такая отрада — читать внятную ощутимую прозу. Все люди живые, и по-моему, чем выше звание, тем сильнее и ярче фигура. Лучшие, мне кажется, Власов и Гудериан. И то, что Власов долго не назван по имени, и впервые его имя вводится косвенно — как-то волнует. Все рассуждения, вся военная психология, мотивы, причины, зависимость между случайным и закономерным все выверено и хорошо. Вопреки заявлениям г. Н., роман все же идет в Толстовском направлении. По Толстому, как я понимаю (во всяком случае — в «Войне и мире»), человек живет не в Москве, не в усадьбе, не на войне, а в истории + сплетение частного и государственного + присутствие авторского интеллекта и т. д. Все это есть в романе. Так и должно быть, любой, я думаю, серьезный писатель действовал бы сейчас в этом ключе. Можно ли представить себе военный роман, написанный в традициях Достоевского, Чехова, Гоголя или Щедрина, а других традиций нет. Была еще Тургеневская, но куда-то, к сожалению, пропала. К Толстовским же урокам относится умение глядеть в бинокль с обеих сторон, видеть разом большое и маленькое. Все это есть.
Сергей Довлатов — один из наиболее популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы и записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. «Заповедник», «Зона», «Иностранка», «Наши», «Чемодан» — эти и другие удивительно смешные и пронзительно печальные довлатовские вещи давно стали классикой. «Отморозил пальцы ног и уши головы», «выпил накануне — ощущение, как будто проглотил заячью шапку с ушами», «алкоголизм излечим — пьянство — нет» — шутки Довлатова запоминаешь сразу и на всю жизнь, а книги перечитываешь десятки раз.
Сергей Довлатов — один из наиболее популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы и записные книжки переве дены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. «Заповедник», «Зона», «Иностранка», «Наши», «Чемодан» — эти и другие удивительно смешные и пронзительно печальные довлатовские вещи давно стали классикой. «Отморозил пальцы ног и уши головы», «выпил накануне — ощущение, как будто проглотил заячью шапку с ушами», «алкоголизм излечим — пьянство — нет» — шутки Довлатова запоминаешь сразу и на всю жизнь, а книги перечитываешь десятки раз.
Сергей Довлатов родился в эвакуации и умер в эмиграции. Как писатель он сложился в Ленинграде, но успех к нему пришел в Америке, где он жил с 1979 года. Его художественная мысль при видимой парадоксальности, обоснованной жизненным опытом, проста и благородна: рассказать, как странно живут люди — то печально смеясь, то смешно печалясь. В его книгах нет праведников, потому что нет в них и злодеев. Писатель знает: и рай, и ад — внутри нас самих. Верил Довлатов в одно — в «улыбку разума». Эта достойная, сдержанная позиция принесла Сергею Довлатову в конце второго тысячелетия повсеместную известность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Двенадцать глав «Наших» создавались Довлатовым в начале 1980-х годов как самостоятельные рассказы. Герои — реальные люди, отсюда и один из вариантов названия будущей книги — «Семейный альбом», в которой звучит «негромкая музыка здравого смысла» (И. Бродский), помогающая нам сохранять достоинство в самых невероятных жизненных ситуациях.
Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.
“Да, но и другие сидят и работают, и ими создается индустрия высокой марки, и опять обидно, что на лучших океанских пароходах, аэро и проч. будут и есть опять эти фокстроты, и пудры, и бесконечные биде.Культ женщины как вещи. Культ женщины как червивого сыра и устриц, – он доходит до того, что в моде сейчас некрасивые женщины, женщины под тухлый сыр, с худыми и длинными бедрами, безгрудые и беззубые, и с безобразно длинными руками, покрытые красными пятнами, женщины под Пикассо, женщины под негров, женщины под больничных, женщины под отбросы города”.
Межвоенный период творчества Льва Гомолицкого (1903–1988), в последние десятилетия жизни приобретшего известность в качестве польского писателя и литературоведа-русиста, оставался практически неизвестным. Данное издание, опирающееся на архивные материалы, обнаруженные в Польше, Чехии, России, США и Израиле, раскрывает прежде остававшуюся в тени грань облика писателя – большой свод его сочинений, созданных в 1920–30-е годы на Волыни и в Варшаве, когда он был русским поэтом и становился центральной фигурой эмигрантской литературной жизни.
Настоящая публикация — корпус из 22 писем, где 21 принадлежит перу Георгия Владимировича Иванова и одно И.В. Одоевцевой, адресованы эмигранту «второй волны» Владимиру Федоровичу Маркову. Письма дополняют уже известные эпистолярные подборки относительно быта и творчества русских литераторов заграницей.Также в письмах последних лет жизни «первого поэта русской эмиграции» его молодому «заокеанскому» респонденту присутствуют малоизвестные факты биографии Георгия Иванова, как дореволюционного, так и эмигрантского периода его жизни и творчества.
Полное собрание писем Антона Павловича Чехова в двенадцати томах - первое научное издание литературного наследия великого русского писателя. Оно ставит перед собой задачу дать с исчерпывающей полнотой все, созданное Чеховым. При этом основные тексты произведений сопровождаются публикацией ранних редакций и вариантов. Серия сочинений представлена в восемнадцати томах. Письма Чехова представляют собой одно из самых значительных эпистолярных собраний в литературном наследии русских классиков. Всего сохранилось около 4400 писем, написанных в течение 29 лет - с 1875 по 1904 год.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Наум Иосифович Сагаловский (род. в 1935 г. в Киеве) — поэт, сатирик, по основной профессии инженер, закончил Новочеркасский политехнический институт, в 1979 г. эмигрировал в США, живет в Чикаго, до эмиграции с Довлатовым знаком не был. Печатался в газетах «Новый американец», «Панорама», «Новости», журналах «Семь дней», «22» и др. Автор стихотворных книг «Витязь в еврейской шкуре» (Нью-Йорк, «Dovlatov's Publishing», 1982), «Песня певца за сценой» (Чикаго, «Renaissanse Publishing», 1988) и совместного с Вагричем Бахчаняном и Сергеем Довлатовым сборника «Демарш энтузиастов» (Париж, «Синтаксис», 1985).Письма Сергея Довлатова к Науму Сагаловскому печатаются впервые, с небольшими купюрами, касающимися излишне острых реплик в адрес живых людей.
Публикуемые письма Сергея Довлатова относятся к двум последним годам его жизни. Помимо всяческих остроумных частностей, они интересны как документ, дающий представление о поре, когда запретные в нашей стране литературные имена стали появляться на страницах отечественных изданий. В свою очередь и у наших нечиновных людей прорезалась возможность выезжать за границу на симпозиумы, конференции и прочие далекие от пропаганды советского образа жизни мероприятия. С этими двумя переплетающимися сюжетами и связана публикуемая часть писем Довлатова.
Переписка с Сергеем Довлатовым охватывает более чем двадцатилетний период нашей дружбы. Первые два года мы переписывались, живя в одном городе — Ленинграде. Потом начались «великие перемещения». В 1969 г. Довлатов уехал в Курган, а потом — в Таллинн. В 1975 г. наша семья эмигрировала в США и поселилась в Бостоне. Три года спустя эмигрировал Довлатов. Все эти годы, где бы мы ни находились, мы продолжали нашу дружбу и нашу переписку.Людмила Штерн.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.