Письма с войны - [18]
[…]
Кёльн, 30 июля 1941 г.
[…]
Наконец набрался мужества приняться за изучение русского языка. Перво-наперво надо постараться преодолеть самое скучное и трудное, а потом, чем больше занятие доставляет тебе радости, тем легче учиться. Первое, самое скучное и трудное время будет длиться для меня дольше, чем обычно, поскольку я продвигаюсь вперед только ползком, но я намерен хоть раз выдержать до конца. Отныне я буду писать тебе не реже, но значительно меньше; ты поймешь меня, ведь я хочу серьезно заниматься, и дома вечерами тоже, иногда по получасу, но чаще час.
Алоис подарил мне на именины чудесную книгу — «Дневники» Кьеркегора; это один из наиболее почитаемых мною мужей, лучший среди христиан, таких, как Блуа, и Достоевский, и Честертон, хотя до сих пор я из его творчества почти ничего не читал, поэтому едва знаю его — ведь у меня необычайно мало времени для чтения, — я почитаю его за то немногое, что восхитило меня в нем. Я радуюсь всем прекрасным книгам, которые однажды приобретут огромную ценность, хотя нынче не могу прочитать ни одной из них. Твой необычайно огромный и великолепный подарок вообще не поддается никакому измерению; быть обладателем всех произведений Святого Фомы — об этом я прежде и помыслить не мог; его книги дают мне невероятное спокойствие, хотя пока я до бесконечности далек от того, чтобы постичь даже частичку его духа; я рад предстоящей непередаваемо трудно выполнимой работе — познакомиться со всеми этими людьми. В будущем нас ждет великая борьба, огромная по своим масштабам, но до ужаса незначительная в методах борьбы противника; иногда я чую ее, как большой пожар, и тогда мое сердце тоже становится таким же большим и гордым, равно как и трусливым и робким. Нам предстоит выполнить огромной важности задание — сохранить христианские блага для Германии. Теперь я часто преисполнен великого усердия ради будущего, когда нахожу в каком-нибудь толстом авторитетном журнале один из тех намеков, которые дают представление о чудовищном отступлении от веры Христовой, и я предчувствую наше бесконечное одиночество, когда во время погребений в полной мере вдруг осознаю полное непонимание религии и отступничество от церкви. Мне кажется, мы приближаем время, когда нас апокалипсически, абсолютно откровенно выставят перед всем миром круглыми дураками, а также врагами…
[…]
Кёльн, 31 июля 1941 г.
[…]
Пишу в перерыве между работами и караульной службой и очень спешу, каждую минуту может раздаться свисток, но может немного и припоздать. В этом у нас нет точности. В общем, не расстраивайся, если письмо получится коротким, а конец неожиданным. Сумею ли написать тебе сегодня из дома, пока еще не знаю. Это первый вечер, когда я увижу Алоиса после воскресенья; во вторник вечером, около семи, они уехали в Зигбург, а нынче утром снова вернулись, но через восемь дней Алоис опять уедет. Мне очень хочется надеяться, что скоро он вернется насовсем, чтобы наши родители наконец успокоились. У меня всякий раз до боли сжимается сердце, когда я вижу обоих стариков, как ужасно они теперь выглядят. К тому же еще и похудели. Возможно ли представить себе, чтобы мой отец еще больше похудел… Это меня по-настоящему сильно волнует; вчера он был у окулиста и узнал, что у него на три четверти потеряно зрение. Просто невыносимо безучастно взирать на то, как оба погибают из-за этой войны и только из-за войны. […]
Еще раз прослушал великолепную пластинку, «Приглашение к танцу»[41], а сейчас звучит изумительный концерт Бетховена. Музыка всегда необычайно утешает и воскрешает меня. Я словно пробуждаюсь от своего тупого и жалкого серого существования и снова сознаю, что ведь есть духовная жизнь, которую я еще не реализовал, и тогда я точно знаю, что мне надобно делать, знаю также, что эта подневольная жизнь временная и, собственно говоря, только внешняя и что поддаться этой неволе внутренне будет исключительно лишь проявлением моей слабости. […]
Не позволю себе больше этого делать… напиваться от тоски; вообще не буду, пока тебя нет. Когда я немного выпью, я как будто прозреваю и тогда четко осознаю собственную потерянность в этой убогости и свою бесконечную слабость; во мне пробуждаются силы и необузданное стремление написать отличную книгу; это страстное желание, что до сей поры дремало во мне, стряхивает с себя оковы сна, и я бьюсь над невозможностью удовлетворить его.
[…]
Кёльн, 7 сентября 1941 г.
[…]
Ужасающий шум, ор и грохот воцарились в нашем нынешнем жилище; из репродуктора изливаются звуки совершенно прелестного концерта Моцарта; сквозь открытые окна и двери врывается шум с улицы и с вокзала, и двенадцать мужиков, перебивая друг друга, орут и гогочут во всю глотку. Несмотря на весь этот бедлам, я слушаю прекрасную и нежную музыку и счастлив этому проявлению жизни, истинной жизни. Ах, атмосфера последних недель грозит прямо-таки раздавить меня; прежде я был волен делать, что хочу, по крайней мере, в те часы, которые имел право проводить вне стен казармы, вечерами после службы; однако теперь меня всегда и повсюду преследует это сумасшедшее давление; поэтому когда ближе к вечеру я еду на трамвае в город, меня почти до отчаяния доводит мысль о том, что спустя несколько часов мне предстоит ехать этой же дорогой назад. А что, если придется еще и общаться с этим выродком, корыстолюбцем, с этим вонючим подонком, который не стоит даже того, чтобы сидеть с ним за одним столом; если я уже загодя знаю, что мне предстоит обратиться к фельдфебелю или унтеру, то меня обдает жаром от сознания этого безмерного унижения, и я зверею и теряю рассудок от стыда и страха. Ты просто не поверишь, какие это ничтожные, подлые насквозь и пошлые людишки, с которыми мне приходится день за днем делить место под солнцем. Не товарищи… нет, это сволочи в петличках… Сегодня утром в мюнгерсдорфской церкви увидел двух наших унтер-офицеров и крайне удивился; я, конечно, знал, что они порядочные свиньи, как, впрочем, и все остальные; но тут я заприметил там и нашего начальника, а ведь всем известно, что он очень одобряет посещение церкви. Можешь представить себе такой подхалимаж и пресмыкательство? Господи Боже мой, никакой фантазии недостанет, чтобы распознать все ухищрения извращенной душонки. Сегодня днем, когда мы уже приготовились к маршу, наш унтер, почитай, разлегся в окне; его леденящая душу предательская рожа в темных очках буквально придавила меня к земле, так что я ни о чем другом и помыслить не мог, как только о том, что истинно, и хорошо, и достоверно. Я, конечно, могу избавиться от этого сумасшедшего давления, но скоро, очень скоро меня и так освободят от этой скверны…
Послевоенная Германия, приходящая в себя после поражения во второй мировой войне. Еще жива память о временах, когда один доносил на другого, когда во имя победы шли на разрушение и смерть. В годы войны сын был военным сапером, при отступлении он взорвал монастырь, построенный его отцом-архитектором. Сейчас уже его сын занимается востановлением разрушенного.Казалось бы простая история от Генриха Белля, вписанная в привычный ему пейзаж Германии середины прошлого века. Но за простой историей возникают человеческие жизни, в которых дети ревнуют достижениям отцов, причины происходящего оказываются в прошлом, а палач и жертва заказывают пиво в станционном буфете.
Бёлль был убежден, что ответственность за преступления нацизма и за военную катастрофу, постигшую страну, лежит не только нз тех, кого судили в Нюрнберге, но и на миллионах немцев, которые шли за нацистами или им повиновались. Именно этот мотив коллективной вины и ответственности определяет структуру романа «Где ты был, Адам?». В нем нет композиционной стройности, слаженности, которой отмечены лучшие крупные вещи Бёлля,– туг скорее серия разрозненных военных сцен. Но в сюжетной разбросанности романа есть и свой смысл, возможно, и свой умысел.
В романе "Групповой портрет с дамой" Г. Белль верен себе: главная героиня его романа – человек, внутренне протестующий, осознающий свой неприменимый разлад с окружающей действительностью военной и послевоенной Западной Германии. И хотя вся жизнь Лени, и в первую очередь любовь ее и Бориса Котловского – русского военнопленного, – вызов окружающим, героиня далека от сознательного социального протеста, от последовательной борьбы.
«Глазами клоуна» — один из самых известных романов Генриха Бёлля. Грустная и светлая книга — история одаренного, тонко чувствующего человека, который волею судеб оказался в одиночестве и заново пытается переосмыслить свою жизнь.Впервые на русском языке роман в классическом переводе Л. Б. Черной печатается без сокращений.
Одно из самых сильных, художественно завершенных произведений Бёлля – роман «Дом без хозяина» – строится на основе антитезы богатства и бедности. Главные герои здесь – дети. Дружба двух школьников, родившихся на исходе войны, растущих без отцов, помогает романисту необычайно рельефно представить социальные контрасты. Обоих мальчиков Бёлль наделяет чуткой душой, рано пробудившимся сознанием. Один из них, Генрих Брилах, познает унижения бедности на личном опыте, стыдится и страдает за мать, которая слывет «безнравственной».
Генрих Бёлль (1917–1985) — знаменитый немецкий писатель, лауреат Нобелевской премии (1972).Первое издание в России одиннадцати ранних произведений всемирно известного немецкого писателя. В этот сборник вошли его ранние рассказы, которые прежде не издавались на русском языке. Автор рассказывает о бессмысленности войны, жизненных тяготах и душевном надломе людей, вернувшихся с фронта.Бёлль никуда не зовет, ничего не проповедует. Он только спрашивает, только ищет. Но именно в том, как он ищет и спрашивает, постоянный источник его творческого обаяния (Лев Копелев).
В последние годы почти все публикации, посвященные Максиму Горькому, касаются политических аспектов его биографии. Некоторые решения, принятые писателем в последние годы его жизни: поддержка сталинской культурной политики или оправдание лагерей, которые он считал местом исправления для преступников, – радикальным образом повлияли на оценку его творчества. Для того чтобы понять причины неоднозначных решений, принятых писателем в конце жизни, необходимо еще раз рассмотреть его политическую биографию – от первых революционных кружков и участия в революции 1905 года до создания Каприйской школы.
Книга «Школа штурмующих небо» — это документальный очерк о пятидесятилетнем пути Ейского военного училища. Ее страницы прежде всего посвящены младшему поколению воинов-авиаторов и всем тем, кто любит небо. В ней рассказывается о том, как военные летные кадры совершенствуют свое мастерство, готовятся с достоинством и честью защищать любимую Родину, завоевания Великого Октября.
Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.
Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.