Письма с мельницы - [42]

деревенских праздниках, и имена некоторых пользуются громкой славой на всех аренах Прованса и Лангедока. Так, например, в соседнем манадо есть страшный боец по прозвищу Римлянин, который поднял на рога много людей и лошадей на арльских, нимских и тарасконских состязаниях. За это, верно, товарищи избрали его вожаком — в этих необычных стадах существует самоуправление, животные собираются вокруг старого быка, которого они признали вожаком. Вы бы видели, как стадо жмется к вожаку, когда на Камаргу налетает ураган, страшный в этой безграничной равнине, где ему нет ни удержу, ни препоны, как все быки наклоняют головы, подставляют ветру свои широкие лбы, в которых сосредоточена вся их сила! Наши провансальские пастухи называют это: vira la bano аи giscle — подставить рога ветру. И горе стаду, если оно этого не сделает! Дождь слепит, вихрь гонит, расстроившееся манадо вертится во все стороны, быки с перепугу бегут куда глаза глядят, только бы спастись от бури, и устремляются в Рону, в Ваккарес или в море.

Тоска по казарме

Сегодня утром, чуть рассвело, меня разбудил громкий бой барабана. Трам-та-ра-рам! Трам-та-ра-рам!..

Барабан здесь, среди сосен, в такой ранний час!.. Странное дело!

Я быстрехонько спрыгнул с кровати и побежал к дверям.

Никого! Дробь замолкла… С дикого винограда, мокрого от росы, слетают, отряхнув крылышки, два-три кулика… В деревьях поет ветерок… На востоке гребни отрогов Альп запорошены золотой пылью, из которой медленно встает солнце… Первый луч уже коснулся крыши моей мельницы. В эту минуту глухо забил невидимый барабан… Трам… тара-рам! Трам… тара-рам!

Черт побери эту ослиную шкуру! Я совсем позабыл о ней! Но что же это за дикарь приветствует зарю в чаще леса барабанным боем!.. Сколько я ни смотрю, ничего не видать… Ничего, только кусты лаванды и сосны, сбежавшие вниз до самой дороги… Уж не лесной ли эльф притаился в зарослях и дразнит меня?.. Верно, это Ариэль или дядя Пек[40]. Плутишка, должно быть, подумал, проходя мимо мельницы:

«Слишком уж спокойно живется здесь парижанину, дай-ка я закачу ему утреннюю серенаду».

Потом, видно, взял большущий барабан, и — трам… тара… рам! Трам… тара… рам!.. Да уймешься ли ты в конце концов, негодник Пек? Ты перебудишь мне всех цикад.

Это оказался не Пек.

Это оказался Гуге Франсуа, по прозванию Пистолет, барабанщик 31-го пехотного полка, в данное время находившийся в очередном полугодовом отпуску. Пистолету в деревне скучно, барабанщик тоскует, и когда ему разрешают взять общинный барабан, он удаляется в лес и выбивает дробь, предаваясь меланхоличным мечтам о казарме принца Евгения.

Сегодня он решил помечтать на моем зеленом холме… Вот он стоит, прислонившись к сосне, зажав коленями барабан, и наслаждается… Из-под его ног вылетают выводки вспугнутых куропаток — он их не замечает. Вокруг благоухает тимиан, он ничего не чувствует.

Он не видит ни тонких паутинок, трепещущих на солнышке между веток, ни сосновых игл, прыгающих по барабану. Весь отдавшись мечтам и музыке, он любовно смотрит на взлетающие палочки, и от звуков барабанной дроби его широкое придурковатое лицо расплывается в блаженной улыбке.

Трам-та-рарам! Трам-та-рарам!..

«Как прекрасно в казарме! Вымощенный широкими плитами двор, правильные ряды окон, форменные фуражки и низкие своды, где звон стоит от солдатских котелков!..»

Трам-та-ра-рам! Трам-та-ра-рам!..

«О гулкая лестница, выбеленные коридоры! Запах общей спальни, начищенные портупеи, хлебная полка, банки с ваксой, железные койки под серыми одеялами, ружья, поблескивающие в козлах!»

Трам-та-ра-рам! Трам-та-ра-рам!

«О приятные дни в кордегардии, карты, липнущие к пальцам, уродливая пиковая дама, разрисованная пером, растрепанный роман Пиго-Лебрена, валяющийся на походной койке…»

Трам-та-ра-рам! Трам-та-ра-рам!

«О долгие ночи на часах у дверей министерств, ветхая будка, где течет крыша, где зябнут ноги!.. Роскошные экипажи обдают тебя грязью!.. О добавочные наряды в день ареста, вонючая параша, доска вместо подушки, зоря в холодное дождливое утро, зоря в сумерки, когда зажигается газ, перекличка, на которую спешишь, высунув язык!..»

Трам-та-ра-рам! Трам-та-ра-рам!

«О Венсенский лес, грубые нитяные белые перчатки, прогулки вдоль вала!.. О застава Военного училища, солдатские девки, музыка, кутеж в притоне, дружеские излияния, прерываемые икотой, обнаженный тесак, „жестокий романс, пропетый с прижатыми к сердцу руками!“»

Мечтай, мечтай, бедняга! Я не стану тебе мешать… Смелей бей в барабан, бей не покладая рук! Не мне смеяться над тобой.

Ты тоскуешь по своей казарме, а разве я не тоскую по своей?

Мой Париж и здесь преследует меня, как тебя преследует твой Париж. Ты под соснами бьешь в барабан, а я — пишу… Нечего сказать, хороши провансальцы! В парижских казармах мы грустили о синеватых отрогах Альп, о терпком запахе лаванды, а здесь, в сердце Прованса, нам недостает казармы, и все, что ее напоминает, дорого нашему сердцу…

В деревне пробило восемь часов. Пистолет, не выпуская из рук палочек, отправился в обратный путь… Слышно, как он спускается лесом, не прекращая барабанной дроби… А я, больной от тоски, лежу в траве, и мне чудится, будто под удаляющийся барабанный бой в сосновом лесу дефилирует мой милый Париж…