Письма с дороги - [16]
В видах наибольшего уяснения свойства народного строя жизни мною было написано несколько литературных заметок, касавшихся таких литературных произведений, которые давали возможность обрисовать коренные свойства народного строя жизни возможно яркими чертами. Так и с такою целью я позволил себе сказать несколько слов, между прочим, о драме Л. Н. Толстого "Власть тьмы" и о произведении г-на Тимощенкова "Борьба с земельным хищничеством". Чтобы в этой заметке было исчерпано по возможности все, что помогло мне подтвердить мои соображения о превосходстве "трудовой жизни" перед строем жизни меркантильным, я позволю себе привести здесь кое-что из сказанного мною по поводу драмы "Власть тьмы".
"Мне кажется, — писал я тогда,[5] — что драма "Власть тьмы", кроме напоминания культурному человеку о его обязанностях по отношению к некультурному меньшему брату, могла бы заставить задуматься его и вообще над строем культурного общества, заставила бы подумать, и подумать крепко и многосторонне вообще о таком строе жизни, в котором были бы немыслимы язвы, разъедающие теперешний культурный слой общества и проникающие уже, как это доказывает "Власть тьмы", в массы, в толпу темных людей.
"Да, драма Л. Н. Толстого есть драма культурная, только разыгравшаяся среди мужиков; все составные элементы, из которых она сложилась, — элементы культурного строя жизни, а не народного, и мне всегда казалось несколько странным, что культурный читатель[6] этой драмы ужасается, например, жестокости действующих в ней лиц, убивших ребенка.
"Косточки хрустят! — с ужасом говорит читатель или читательница. — Нет, это ужасно! Это невозможно ставить на сцене! В публике непременно будут припадки истерики!"
"Чтобы читатель сразу мог видеть огромную разницу строя, то есть сущности и плана, по которому расположены человеческие отношения в строе купонном и в строе "трудовом", я обращаю его внимание на слова Петра, сказанные им в первом явлении первого действия, чуть не на первой же странице драмы.
"Хворый Петр говорит:
" — Кабы не был я болен, ни в жисть не взял бы работника.
"Эта фраза сразу рисует совершенно не тот строй жизни, которым привыкли жить мы, люди культурного общества. Кто в этом обществе может сказать, что ему не нужен работник, что он обойдется сам, что, наконец, только крайняя нужда, неожиданная беда заставляют покориться этому несчастию пользоваться чужим трудом? В культурном обществе все нуждаются и живут чужим трудом, и все в то же время служат чужому делу — все работники, все нанятые и принужденные жить, нанимая других. Поэтому, чтобы в народной среде могла произойти культурная драма вроде той, которую мы видели во "Власти тьмы", нужно, чтобы и строй народной жизни исказился по культурному образцу; это в драме и оказывается.
"Петр, завзятый "хозяин", человек, весь поглощенный разностороннейшею деятельностью земледельческого труда, вдруг вдовеет, и вдовеет уже в летах немолодых, когда на руках у него уже взрослая дочь. Не будь у него денег, а главное, не будь уже в окружающей его среде такого расстройства, которое дает возможность деньгам превратиться в силу, что бы стал делать Петр? Он неизбежно бы ослаб, огромная часть бабьего труда, неразрывно вплетенная в область труда его собственного, со смертью жены замерла и омертвила бы его мужичье трудовое дело. Надо бабу. Но там, где все "сами хозяева", кто пойдет за него, старика, семейного? Всякая девка сама будет хозяйка и мать; а старуху, вдову взять ему не будет нужно — не будет с ней, со старухой, этого тепла в трудовой жизни, которое было в жизни Петра с женой, с которой они, не сознавая этого конечно, жили, однако, вполне "увместях", и притом во всех отношениях. Без денег и без возможности применить их к делу Петр так бы и зачах, если бы не взял во двор, за свою дочь, мужа. Да и для этого нужно уже расстройство чьего-нибудь "своего", собственного хозяйства, чтобы кто-нибудь захотел идти в люди, в чужой дом, в мужья. Но Петр — завзятый крестьянин; он и перед смертью не может оторваться от неразрывных пут, связующих его с жизнью; едва волоча ноги и чувствуя предсмертный холод, он все-таки бормочет что-то о картошке, о лошади, о поле — все для него важно, существенно, все это вошло к нему в плоть и в кровь, и все это для него — жизнь. Такому человеку нельзя брать "в зятья", нельзя поправить расстроенный механизм жизни, принимая в свое дело нового хозяина, — у него у самого много страсти и аппетита к жизни.
