Письма русского путешественника - [20]

Вот это, пожалуй, еще одна отличительная черта, бросающаяся нам в глаза с самого начала: отсутствие пьяных, Я не имею в виду просто подвыпивших людей, веселящихся в своей компании. Таких здесь сколько угодно. Практически каждый за день пропустит стаканчик-другой вина или пару кружек пива с кем-нибудь за компанию, а то и в одиночку. Нет, само отношение к выпивке здесь иное. Цель не в том, чтобы напиться, как у нас, до бесчувствия, до озверения, а чтобы поддерживать какое-то время приятное состояние «под хмельком», растянуть его дольше, сделать беседу чуть веселее, раскованнее. Ни запойных, ни валяющихся на улице тел обязательная деталь советского городского пейзажа — здесь все же не увидишь.

То, что происходит в последнее время у нас, уже и алкоголизмом назвать нельзя. Скорее это разновидность народной психотерапии: напиваются как можно быстрее или до полного забытья, или до такого отключения, чтобы вся накопившаяся злоба, ненависть и безысходность разрядилась беспорядочно на первого встречного.

К тому же все человеческое общение свелось у нас к пьянке. Встретивши знакомого, невозможно не выпить, а начавши пить- не напиться. Непьющий человек подозрителен: неизвестно, что копит в душе.

Но вот пересекли границу любимой отчизны, и очень многие вскоре «выздоравливают». Водка здесь не дефицит, по рублю складываться не надо, разливать тайком в подворотне — тем более. Пей, сколько влезет, никому дела нет, И как-то не пьется под чужим небом. Да и нет той атмосферы алкогольного братства. Здешние «парти» поражают нас своей скукой, скованностью. В Англии особенно они производят впечатление какого-то коллективного самоистязания: темы разговоров изобретаются каждым в отдельности и всеми вместе, только чтобы не замолчать совсем. При этом все-таки периодически наступают мучительно неловкие паузы, когда в глазах присутствующих паника, а то и тоскливый вопрос: черт их всех забери, когда же можно будет откланяться наконец?

Впрочем, это только «парти», на которые собираются люди малознакомые или незнакомые вовсе, иногда как раз с целью познакомиться. Во всех остальных ситуациях советского человека поражает именно непринужденность здешних людей. Не только в общении, одежде, поведении, но даже в походке или жестах. Словом, именно то неуловимое, что позволяет распознавать иностранца на улицах Москвы. Откуда это у них берется только? И вдруг, словно осеняет — ба! да ведь это же и есть свобода. У них, этих чертовых иностранцев, никогда даже и ощущения такого не было, будто кто-то незримый постоянно стоит за спиной, будто пристальный глаз государства следит за каждым их движением. Им даже в голову не приходит, что кто-то вдруг может подойти и спросить грозно: — А вы, собственно говоря, что тут делаете?

На самом деле с нами это тоже не каждый день случается, но ведь мы постоянно ждем этого, а коль случится, отнюдь не удивимся. Бессознательно, что бы он ни делал, даже самое безобидное, подготовляет советский человек какие-то бесконечные оправдания, объяснения, доказательства в своем непрерывном внутреннем споре с вездесущим, мистическим «они». Врасплох советского человека не застанешь, даже если кто-то красномордый и самоуверенный вдруг схватит его за шиворот, закрутит руку за спину и поволочет… известно куда. Тут наш советский человек одновременно изобразит всем своим существом полную покорность и несколько преувеличенное удивление, которые у нас всегда наготове вместе с этими самыми объяснениями:

— Да в чем дело… да я же вот просто так здесь шел… я просто в магазин шел… вот и авоська у меня в кармане, можете проверить… эй, да погоди же, руку-то отпусти… руууу…ку! зачем крутить, я сам пойду… При том при всем в голове своей он уже перебирает возможные причины, и как они всплыть могли, и что теперь делать. Кого у нас «взять» не за что? Разве младенцев новорожденных.

Да, это самое они. У нас ведь не скажут — «правительство», скажут «они», «власть». Здесь же нет и понятия такого, и даже слова, означающего всеобъемлющую власть государства. Есть парламент, есть правительство, муниципальные власти, университетские власти, власть прессы, профсоюзов, полиции, таможни — чертова прорва властей, большей частью занятых междоусобной борьбой. В целом для публики их существование безразлично, а присутствие не чувствуется; они не являются фактором повседневной жизни. Самое главное — у них не нужно спрашивать разрешение в каждом случае. Принцип власти здесь скорее ограничительный, чем разрешительный.

Соответственно, прежде чем что-то сделать, никто себе даже вопроса не задаст: а можно ли? Столкнувшись же с препятствием любого порядка, не скажет человек, как у нас: вот ведь чертова власть какая, ничего сделать не дают. Разве что коммунистическая демагогия вовсю лает «власть».

В теории кто не знает, что здесь свобода? Кто не слышал о парламентах, партиях и независимой прессе? Более или менее каждый человек наслышан об этом и даже склонен преувеличивать степень политической свободы на Западе. Поражает совсем другое — какие-то неожиданные детали, вполне, казалось бы, естественные в здешнем окружении теоретически, однако психологически труднопримиримые с нашими привычными представлениями. Как-то в Лондоне я шел вечером, занятый своими заботами, и, проходя мимо массивного здания церковного типа, рассеянно взглянул на табличку. Вполне обыденная табличка с надписью «Свидетели Иеговы» и что-то там еще, чего я даже и прочесть не смог из-за поразившего меня крайнего удивления, почти испуга. «Как, подумал я, — это те самые „иеговисты“, „сектанты-изуверы“, которыми у нас власти детей пугают, — самая подпольная, самая секретная из всех „сект“ в СССР?» Живых иеговистов только и увидишь, что в тюрьмах, но даже и там они — в подполье. Легенды ходят по лагерям об их почти невероятной организованности, чудесах конспирации и изобретательности. Очевидцы рассказывают, что даже в самой режимной тюрьме, в карцере, под семью замками, они регулярно получают свой журнал «Башня Стражи», издающийся в Бруклине, причем чуть ли не свеженький, последний выпуск. У властей они вызывают почти мистический ужас, граничащий с суеверием, отчего, конечно, любой обнаруженный иеговист автоматически попадает в тюрьму на длительный срок. И вот вдруг — здание, табличка. Выходит, всякий может запросто заскочить к ним на чашку чая?