Письма - [7]

Простите меня, любимая и единственно любимая, Елена, если есть горечь в моем тоне. По отношению к вам в душе моей нет места ни для какого другого чувства, кроме поклонения. Я только Судьбу виню. Это моя собственная несчастная природа…

[Подписи нет]

ЭДГАР ПО К ЕЛЕНЕ УИТМАН

[Без даты]

Милая – милая Елена, – я никуда не приглашен, но мне очень нездоровится – настолько, что должен, если возможно, отправиться домой – но если вы скажете "Останьтесь", я попытаюсь и сделаю так. Если вы не можете меня видеть – напишите мне одно слово, чтобы сказать, что вы любите меня, и что, при всяких обстоятельствах, вы будете моей.

Вспомните, что этих желанных слов вы никогда еще не сказали – и, несмотря на это, я не упрекал вас. Если вы можете меня увидеть хотя бы на несколько мгновений, сделайте так – если же нет, напишите или пошлите какую-нибудь весточку, которая обрадует меня.

[Подписи нет]

ЭДГАР ПО К ЕЛЕНЕ УИТМАН

Ноября 14-го, 1848

Моя милая – милая Елена, – такая добрая, такая правдивая, такая великодушная – так невзволнованная всем тем, что взволновало бы любого, кто менее, чем ангел; возлюбленная моего сердца, моего воображения, моего разума – жизнь моей жизни – душа моей души, милая – о, милая, милая Елена, как отблагодарить, как когда-нибудь отблагодарю я вас!

Я тих и спокоен и если бы не странная тень подходящего зла, которое привидением встает во мне, я был бы счастлив. То, что я не верховно счастлив, даже когда я чувствую вашу милую любовь в моем сердце, пугает меня. Что может это значить?

Быть может, однако, это лишь необходимая опрокинутость после таких страшных возбуждений.

Сейчас пять часов, и лодка только что пристала к набережной. Я уеду с поездом, который в 7 часов уходит из Нью-Йорка в Фордгам. Я пишу это, чтобы показать вам, что я не посмел нарушить обещание, данное вам. А теперь, дорогая, милая – милая Елена, будьте верны мне…

[Подписи нет]

ЭДГАР ПО К ЕЛЕНЕ УИТМАН

[Без даты]

Не очень хорошо понимая почему, я вообразил себе, что вы честолюбивы… Это тогда только – тогда, как я думал о вас – я с ликованием стал размышлять о том, что я чувствовал, я мог бы свершить в литературе и в литературном влиянии – на самом широком и благородном поле человеческого честолюбия… Когда я увидал вас, однако – когда я коснулся вашей нежной руки – когда я услышал ваш мягкий голос и понял, как дурно я истолковывал вашу женскую природу – эти торжествующие видения нежно растаяли в солнечном свете неизреченной любви, и я предоставил моему воображению, блуждая, идти с вами и с немногими, которые любят нас обоих, к берегам какой-нибудь тихой реки в какую-нибудь ласковую долину нашего края.

Там, не слишком далеко, отделенные от мира, мы осуществляли вкус, непроверяемый никакими условностями, но с полным подчинением природному искусству, в созидании для нас самих коттеджа, мимо которого ни одно человеческое существо не могло бы никогда пройти без возгласа дивования на его странную, зачарованную и непостижимую, хотя самую простую, красоту. О, нежные и пышные, но не часто редкие цветы, в которых мы наполовину схоронили его! величие магнолий и тюльпановых деревьев, которые стояли, охраняя его, роскошный бархат его лужайки – отсвечивающее сиянье речки, бегущей у самых дверей – полная вкуса, но спокойная юность там, внутри – музыка – книги непоказные картины и превыше всего любовь – любовь, что пролила на все свое неувядающее сияние… Увы! теперь все это сон.

[Подписи нет]

ЭДГАР ПО К ЕЛЕНЕ УИТМАН

22 ноября, 1848.

Я написал вам вчера, нежная Елена, но, боясь опоздать на почту, не успел сказать вам несколько вещей, о которых сказать хотел. Я боюсь, кроме того, что письмо мое должно было показаться холодным – быть может, даже жестким или своекорыстным – потому что я говорил почти всецело о моих собственных печалях. Простите меня, моя Елена, если не во имя любви, которую я питаю к вам, по крайней мере, во имя скорбей, которые я претерпел больше, думаю я, чем обычно их выпадало на долю человека. Как сильно были они отягощены моим сознаньем, что в слишком многих случаях они возникли из-за моей собственной преступной слабости или детского безумия! Моя единственная надежда теперь на вас, Елена. Будете ли вы мне верны или покинете меня, я буду жить или умру…

Был ли я прав, милая, милая Елена, в моем первом впечатлении от вас? Вы знаете, я слепо верю в первые впечатления – был ли я прав во впечатлении, что вы честолюбивы? Если так, и если вы будете верить в меня, я могу и хочу осуществить самые безумные ваши желания. Это был бы блестящий триумф, Елена, для нас – для вас и для меня.

Я не смею доверить мои планы письму – да у меня и нет времени, чтобы намекнуть на них здесь. Когда я увижу вас, я объясню вам все – настолько, по крайней мере, насколько я смею объяснять все надежды даже вам.

Разве не было бы это "славным", любимая, установить в Америке единственную бесспорную аристократию – аристократию разума – удостоверить ее верховенство – руководить ею и контролировать ее? Все это я могу сделать, Елена, и сделаю – если вы велите мне – и поможете мне.

[Подписи нет]