Письма от Ренэ - [2]

За те несколько секунд, пока лифт, колыхнувшись, возносил ее на этаж, она успела подумать о тысяче вещей. Подходящее ли на ней белье? Подходящее. Ни на что не рассчитывая, она утром надела новенький комплект, а накануне побывала в солярии, где выстояла ровно шесть минут – в самый раз, чтобы не покраснеть, а сделаться золотистой, как ретривер. Чего уж таить – не рассчитывала, но была во всеоружии. А что, если лифт застрянет? Придется вызывать мастера, начнется шум и суматоха, ее с позором извлекут. Чего доброго, спросят – что она тут делает? В каком номере проживает? Ни в каком? А зачем тогда полезла в лифт?

Вспомнила почему-то, как в двенадцать лет начала рисовать голых дяденек и тетенек. Сначала рисовала их отдельно друг от друга, как Адама и Еву обычно изображают, а потом они стали у нее соединяться и различные эротические позы принимать. И так она увлеклась, что изрисовала целую тетрадку в клеточку и принялась за вторую. Тогда ее мать и застукала. Встретила как-то на пороге и давай тетрадкой трясти. Мол, что это такое?! Выходит, она в ее вещах копалась, ворошила записки, перебирала секретики. Так обидно сделалось, что она тетрадь у матери выхватила и разорвала пополам. А потом еще раз пополам. И откуда только силы взялись?! Разорвала и в окно бросила. Не успели обрывки по двору разлететься, как поняла, что теперь не только мама, а вообще все увидят. Вот где настоящий позор! И побежала обрывки по асфальту собирать.

В зеркале лифта она увидела хорошенькую молодую женщину в темном платье с зелеными кругами, купленном во время прошлогодней поездки в столицу. Волосы густы и блестящи, глаза цвета «голубой металлик», зубы крепкие и линии рта очень красивые. Одного из боковых зубов не хватает – она сладкоежка, а до стоматолога все никак не доберется. Да и накладно. Но это ее нисколько не портит, скорее напротив. Страхи улетучились, и лифт она покинула в настроении задорном и даже игривом. Отыскав нужную дверь, она немедленно постучалась, сопроводив стук кокетливым: «Рум-сервис».

Он открыл быстро. Раздеться перед сном еще не успел, электричество горело ярко. Увидев гостью, он улыбнулся виновато и как-то так, будто стал свидетелем нелепости. Не замечая большей части этих нюансов и не придавая значения тем, которые заметила, она шагнула к нему.

– Обслуживание в номере, – хрипло шепнула она, подавшись к нему, странно неотзывчивому.

И только оказавшись совсем близко, увидела через его плечо сидящего на стуле человека. Весь состоящий из длинных частей – рук, ног и туловища, человек этот походил на спортивный тренажер. Она знала его – это был гость фестиваля, редактор знаменитого журнала. Узнав, что лауреат завтра уезжает, редактор решил, не откладывая, сделать интервью.

Погода, согласно прогнозу, испортилась. Ластик метели стер город, оставив перед глазами одно мельтешение. Хватка его пальцев ослабевала. Ее трехдверный «фордик» катил сквозь стихию. Нахлынувшее на них марево растворялось. Выполняя свои прямые обязанности, она везла его на вокзал.

– А здесь стоял ларек, где я покупала… – продолжила она экскурсию, оправив волосы и указав на место, где когда-то покупала журнал, редактор которого так некстати приперся вчера.

Сквозь шелуху метели проглядывал желтый дом. Она продолжила:

– Журнал был дико модный. Я ждала каждый новый номер. Теперь трудно в это поверить. Не проехали бы тут – не вспомнила бы.

Они оба улыбнулись – память нарисовала вчерашнюю неловкую сцену с редактором. А ларек снесли, как и все другие ларьки. Без ларьков стало пусто и величественно. Величие почему-то всегда идет рука об руку с пустотой и одиночеством. Рука об руку… вроде как у пустоты и одиночества компания. Она рассмеялась этим мыслям. Он спросил, чему она смеется, а она ответила: так, ничему особенному. Он кивнул, понимая ее право на молчание, и рассказал, что когда-то тоже ждал каждый новый номер, прочитывал целиком, перечитывал, внимал модным словечкам и тенденциям. Хотя, если разобраться, уж больно они в этом журнале высокомерные, думают о себе невесть что, ни разу о нем не написали, интервью никогда не брали. Только вчера вон этого угораздило со своими вопросами. В самое неудачное время…

Она улыбнулась – красивые губы приоткрылись, и он заметил прореху в ее оскале. Захотелось поцеловать ее и забраться в эту прореху языком. Все там ощупать и вылизать. Так захотелось, что он не расслышал ее слов. Ничего существенного она, впрочем, не сообщила. Подтвердила лишь, что да, заносчивость свойственна журналистам. Работа развращает. А он смотрел на ее рот, видел пустоту в прикусе и никак не мог очнуться.

Она тем временем вспомнила, как дважды в месяц поджидала у ларька, как с нетерпением раскрывала страницы и буквально сжирала советы ресторанной критикессы, охи и ахи обозревательницы моды, заумные размышления кинокритика. Даже раздел спорта проглатывала с наслаждением. В ларек привозили всего два экземпляра журнала, и за вторым неизменно являлась другая девушка. Иногда она встречала ее, ту, другую. Худая и бледная, совершенно инородная среди уездных желтых, серых многоквартирных и облезлых на две семьи домов. Бледность девушки не удивляла – розовощекие журналом не интересовались. Но было в ней еще что-то. Девушка будто сопротивлялась чему-то и удерживалась, кажется, из последних сил. И, может быть, только благодаря журналу и удерживалась.