Письма об Индии - [43]
Накануне моего отъезда я был еще раз в Шалимаре, чтоб проститься с раджей. Англичан и меня усадили в кибке и по повелению Шер Сингха поднесли на огромных щитах ткани и драгоценные украшения, предложенные нам раджей в память нашего пребывания при его дворе. Шер Сингх подозвал меня к себе, попросил снять шапочку и надел мне на шею жемчужное ожерелье; потом он подарил мне изумрудное перо и опоясал саблей в оправленных золотом ножнах, сказав, что клинок не слишком хорош, что мог бы он мне подарить хороший хорасанский клинок, но ему хочется оставить мне на память лагорский. Остальные подарки раджа велел отнести ко мне домой. Затем пришел черед моего Федора: его поставили перед очи раджи, и Шер Сингх приказал надеть на него чогу, халат из желтого кашемира; для Франциска, отправившегося в Гурдвар ([Хардвар], назначена была другая чога, зеленая.
Этим еще не кончились подарки: раджа пришел в восхищение от возможности доставить нам удовольствие, встал со своего места, взял меня за руку и подвел к белому коню, покрытому бархатным чепраком, шитым золотом, с богатой сбруей. И конь и сбруя были подарены мне. Англичане также получили подарки, хотя и менее пенные. Впрочем, им это было все равно, потому что они обязаны представить свои подарки английской Компании. Привыкнув к индийским чудесам, они весело принимали дары и радушно благодарили Шер Сингха. Я был навьючен, как мул, и, возвратившись домой, принялся рассматривать ткани; мне подарили: две длинные шали с каймами, зеленую и голубую, черную квадратную шаль, чогу из красного кашемира с золотыми каемками какую-то шелковую ткань, вытканную золотом, для верхнего платья, другую шелковую полосатую ткань для панталон, белый газ на чалму и три куска тонкого полотна на рубашки и на летнее платье. Все это, с ожерельем, пером, саблей, конем и сбруей, составило полное и ценное одеяние индийского всадника.
Чтобы иметь возможность как можно скорее возвратиться в Лагор и потом уже поехать в горы, я отправил мои пожитки вперед, а сам вместе с англичанами, бывшими при дворе махараджи, сел в золоченую карету, запряженную верблюдами. По дороге выслали вперед несколько подстав и конвой. Днем нам было хорошо ехать; но когда стало смеркаться, наши провожатые тщетно требовали факелов в какой-то деревушке, обнесенной рвами и стенами: честные поселяне, несмотря на обещание королевской стражи обрубить им носы, отвечали бранью, факелов не дали, и мы должны были ехать в темноте. Не успели мы отъехать двух шагов, как один из верблюдов оступился в канаву, и наша колесница покачнулась и опрокинулась. Мы все были сброшены на землю, но отделались очень дешево. Карету подняли с большим трудом; Федору пришло в голову зажечь несколько вязанок тростника и заменить ими факелы. Кстати взошла луна… Но, несмотря на луну, несмотря на тростник, зажженный всадниками, и на гладкое, как скатерть, поле, мы еще раз очутились на земле: сломалась ось. Делать было нечего; сначала пошли пешком, а потом взяли лошадей у конвойных и поехали верхом. Через некоторое время мы переправились на барке через Сот-Лидж (Сатледж], пограничную реку, отделяющую Лагор от английских владений. Наконец мы прибыли в Фирозпур. Там я нашел паланкин и добрался до Лудианы, где и остановился в доме Кларка. Отсюда я отправлюсь дня через три, а через неделю буду в Миссури, на Гималаях. В Гурдваре я подожду Франциска с моей палаткой, спущусь с гор и снова поднимусь на горы под Симлой [Шимлой].
Гурдвар[114], 10 апреля 1842 года
Я уже с неделю живу на гурдварской ярмарке, в сборном месте индийских племен, на берегах Ганга, у подошвы Гималаев. Здесь есть несколько пагод, вокруг которых беспрестанно купаются в Ганге тысячи индийцев и индианок. Священная река не очень глубока под Гурдваром, я въезжаю на моем слоне до половины реки и любуюсь оттуда, как толпы народа сходят в воду по каменным спускам. К берегам пристроено множество деревянных плотиков, на которых стоят маленькие дети, представляющие различные индийские божества и принимающие приношения от богомольцев. Мужчины, женщины и дети входят в воду, не снимая одежд и с громкими песнями; несмотря на страшную жару, они дрожат от холода, потому что вода в Ганге от близости нагорных снегов очень свежа. Вечером повторяется то же самое, и река освещается плавучими кострами. Здешний базар завален индийским оружием и мелочным металлическим товаром. На пригородной равнине расставлены тысячи лошадей на продажу, а в ближайшем лесу — сотни слонов. Дикие обезьяны уродливо кувыркаются на ветвях и дразнят слонов. Я хотел было купить слоненка ростом с небольшую собаку, да передумал, потому что его трудно было бы выкормить и притом он, вероятно, не перенес бы переходов в горах. За слоненка просили шестьсот франков: взяли бы и меньше. После обеда я взбираюсь на слона и дышу свежим вечерним воздухом, пробираясь по темным и тихим улицам. По временам до моего слуха Долетают дикие Песни, и где-нибудь в сторож не попадается толпа, освещенная факелами: это нотчи, на которых плясуны, одетые женщинами, превосходно заменяют баядерок.
