Письма о конце света - [2]

- Алло?

- Тонька!

- Вы ошиблись.

Телефонный звонок разрушил мягкий таинственный ореол, созданный письмом, исчезла заводь с Гвенделин (русалка?), настой из ягод волконника, и Г. Ц. с деревянной головой, осталась залитая солнцем пятикомнатная квартира, сервированная (именно - сервированная, а не обставленная) неуютной, но дорогой, престижной мебелью квартира, где я все время ощущала себя не в доме, а в каком-то музее нелепого современного искусства. Вернулась в холл, сложила тонкие папиросные листочки обратно в конверт и задумалась - куда же его спрятать? Очень уж не хотелось, чтобы письмо потерялось или того хуже - попалось кому-нибудь на глаза. В этом "доме" за пять лет совместной жизни я так и не заимела собственного потайного уголка, уютного местечка, поэтому, перебрав с десяток вариантов, спрятала письмо в маленькую театральную сумочку. Она всегда жила у нас с мамой дома, с самого детства, я даже не знаю, кому она принадлежала изначально. Когда-то сумочка была белой, густо расшитой прозрачными нежно-голубыми стразами, а потом как-то незаметно пожелтел атлас, а от плотных рядков сверкающих капелек остался десяток мутноватых бусинок. Эту сумочку, как единственное напоминание о детстве, как маленькую связь с собою в коротком клетчатом платье и вечно сползающих гольфах, я возила из города в город, никогда не расставаясь с ней, эта вещица стала для меня настолько личной, едва ли не интимной деталью. В ней хранился пустой квадратный флакончик моих первых в жизни духов "Мечта", носовой платок, собственноручно вышитый в первом классе, пара крупных синих бусин, да кулончик-авторучка, давным-давно подаренный случайной иностранкой за то, что в скверике я сбила для нее палкой несколько грецких орехов в зеленой йодистой кожуре. К этим сокровищам я без раздумья добавила и письмо - единственное, что по настоящему затронуло и заинтересовало меня за последние... лет пятнадцать, наверное.

Я пыталась заняться чем-нибудь, но все валилось из рук - письмо не шло из головы. Я даже рассердилась на себя и собственную впечатлительность, того гляди, стану покупать любовные романы и рыдать над ними! Но никакие увещевания не помогли. Безудержно хотелось взять письмо, снова перечитать его, рассматривая красивый почерк, и отыскать, наткнуться случайно на что-то незамеченное ранее. Поборов искушение, я села за компьютер, вошла в Интернет и в поисковой системе набрала: "Волконник". Яндекс не дал ни единой ссылки, спросив меня, не ошиблась ли я в написании?

Выключив машину, решила сварить кофе. Засыпав ложечку ароматного порошка в маленькую, рассчитанную всего на одну чашечку кофеварку, стала смотреть в окно. Мысли текли сами собой... интересно, в каком городе находится русалочья заводь? Где живет Л? Надо бы узнать у консьержки, когда обычно приходит почтальон, показать ему конверт и спросить... И тут я поняла, что не желаю знать, откуда оно взялось в моем ящике, не хочу расковыривать, допытываться, хочу оставить всё так, как оно есть, и дальше додумать самой, придумать Оюну, Л, Г.Ц и Ли... Но фантазия моя, заключенная в три небольших тонюсеньких листка, боялась сниматься с якоря и пускаться в незнакомое море, вдруг оно окажется океаном без берегов и встречных кораблей...

На следующий день я снова получила письмо, и не одно. Из почтового ящика выпорхнули два одинаковых конверта с наклеенными квадратиками и компьютерным адресом на них. Швырнув газеты в корзину, я, дрожа от возбуждения, шмыгнула в лифт, не обратив внимания на приветствие консьержки. Захлопнув дверь, бросилась в спальню, забралась на кровать, включила ночник и аккуратно надорвала с краю оба конверта. Нервный озноб, будто в предчувствии первого сексуального опыта... наспех просмотрев оба письма, взяла то, что по времени было написано раньше. Вот оно:

"Милая Оюна!

Пишу тебе в этот же день, вернее, в ночь. Жаль, что уже успел отправить предыдущее письмо. Только что вернулся от Ли, народу было немного, человек пятнадцать, видел там Звенигорцева - представь себе, подался в актеры! К сожалению, он не смог внятно объяснить своего поступка, но создалось ясное впечатление, что не от блажи, а преследовал он большую цель, коей пока что делиться не стал. Ну да будет о нем.

Анникушин сообщил темную весть. Не хотел бы тебя расстраивать, но ты просила сообщать все без исключения. Умер Базилик, так скоропостижно, что я сам узнал об этом только у Ли. Говорят, лицо его в одночасье заросло роговым панцирем, точь-в-точь похожим на огромный ноготь большого пальца, а разводы на нем очень уж смахивали на древесные кольца. Отсоединить этот "ноготь" так и не смогли, похоронили быстро, в закрытом гробу. Предвосхищая твой вопрос, скажу: за могилой его, разумеется, наблюдают.

Теперь о более приятном. Наконец-то отыскал статуэтку-флакон, о коем ты меня просила. Он прекрасен, хоть всего-то век 15, да и сохранился изумительно! Если смотреть на яркий свет, видны следы на донышке, разводы на стенках. Ощущаю сильнейший трепет, представляя, что за содержимое могло храниться в столь прекрасном сосуде, и вообще, связь времени чувствуется как никогда, стоит только взять в руки статуэтку. Чтобы случайно не пробудить ее силы, убрал в футляр, так что чудесный подарок ожидает твоего приезда, милая Оюна. Знаешь, как и прежде частенько окружаю себя особо близкими вещами, но поднимать временные пласты без тебя, милая, не в удовольствие, порою - в грусть. Жаль, проводники эпох так быстро стареют и приходят в негодность, стояли бы просто так для красоты, продержались бы лишнюю сотню, а так... французские часы совсем плохи стали, пропускают со второй-третьей попытки, да и то не на долго, и не дают былой свободы. По-прежнему радуют альбом с гравюрами, трость и бронзовый кубок, каждый раз приоткрывают новые ниши, вот только трость все чаще стала пропускать в опасные, темные времена, хотя они и не менее интересны. И сейчас хотелось бы взять ее, отполированную поколениями... но близится час быка, и рисковать не стану. Серебряное зеркало, что дарило нам столько приятных минут, совсем без тебя затосковало, его почти не трогаю, касаюсь только в особо грустные моменты, когда сильнее всего ощущается отчаянная пустота, возникшая с твоим отъездом. Милая Оюна, как же не хватает мне тебя, твоего голоса, смеха, твоего общества! Часто вспоминаю день накануне твоего отъезда, как мы сидели в гостиной прямо на ковре, и солнце, запутавшись в твоих волосах, пыталось выбраться, но этим лишь распушило черные локоны. Вспоминаю тебя, окруженную древностями, как верными слугами, как касалась ты их, истощенных временем тел, как оживали они и льнули к тебе. Как чудесны были эти моменты, как же я скучаю по ним! Из моей души будто в одночасье изъяли половину всего... Прости, милая Оюна, если был чересчур сентиментален, но в этот момент ты так необходима мне. Не докучают ли тебе столь частые письма? Боюсь, реже писать не смогу, мне кажется, что в эти моменты я прикасаюсь к тебе и дыханием, и взглядом, и ты слышишь меня. Вечно твой Л. "