Письма о духовной жизни - [134]

Что особенно значимо в его опыте для современного человека?

В первую очередь – его поразительное по силе ревности и бескорыстности искание смысла жизни. На это он отдал все свои душевные и телесные силы, все немалые таланты и перспективы, которые открывались ему на поприще мирской деятельности. Не разочаровался ли он впоследствии, увидев, что потерял все в этой жизни? Два момента из его жизни дадут, возможно, исчерпывающий ответ на этот вопрос.

Первый относится к 20-м годам, когда он преподавал математику в средней школе в Сухоничах (Тверская губерния) и жил один, снимая половину дома. В другой половине часто собиралась молодежь повеселиться. Приглашали и его, поскольку знали его живой характер, умение играть на скрипке, петь, рассказывать интересные истории (об этом говорили школьники). Нет, не откликнулся он на настойчивые приглашения симпатичных девушек и веселых ребят. Чем-то более интересным и неотложным, чем эти шумные собрания, был он занят. «За стеной смех, веселье, танцы, – рассказывал батюшка, – а меня это ничуть не трогало, сердце было занято совсем другим, и я лишь от всей души благодарил Бога за то, что он избавил меня от этой пустоты и бессмыслицы».

Другой момент связан с его заключением. Когда батюшка прочитал «Один день Ивана Денисовича», то, помнится, сказал: «Солженицын или не знал, или не посмел написать об ужасах лагерной жизни и изобразил лишь слабое ее подобие». И неоднократно возвращаясь к этой теме, батюшка каждый раз повторял: «Сколько раз, находясь там, я спрашивал себя: Согласился бы я сейчас поменяться своим положением с этими упитанными, здоровыми, вольными и всесильными над нами охранниками? И каждый раз без малейших колебаний отвечал: Нет, нет и нет».

Таков опыт чистой души, опыт познания блага духовных ценностей, перед которыми все земные наслаждения оказываются не более, как миг игры мыльного пузыря, который есть – и нет его, и человек остается у разбитого корыта бесплодно прожитой жизни.

Себя батюшка называл «лесным» монахом, поскольку ни в одном монастыре ему жительствовать не пришлось и духовно-опытного руководителя на своем пути он так и не встретил, хотя жаждал и искал усиленно. В последний период своей жизни он, указывая на известные слова святителя Игнатия Брянчанинова, которого особенно почитал, исходя также и из своего опыта знания современного духовенства, многократно повторял своим близким: в наше время не стало духоносных наставников, видящих душу человека и могущих безошибочно руководить им на пути спасения. Великое счастье, если найдете человека, искренне стремящегося к духовной жизни, знающего святых отцов не по букве, а по духу, разумного и не пре́лестного. Но и такие уже редкость. Остается одна внешность, вид благочестия и игра в отцы и дети.

Поэтому, говорил он, будьте очень осторожны в выборе старшего попутчика в землю обетованную, особенно бойтесь любящих властвовать над духовными детьми, требующих под видом послушания подчинения себе и тем самым закрывающим собою Евангелие Христово. Тщательно знакомьтесь со священником, прежде чем ввериться ему, ибо здесь поспешность может обернуться гибелью души. Нужно самим не лениться и постоянно изучать святых отцов, руководствоваться их творениями, особенно же творениями святителя Игнатия Брянчанинова, изложившего великий опыт древних отцов применительно к нашему, крайне скудному духом времени.

Трудный и часто горький, но, в конечном счете, радостно-спасительный опыт самого игумена Никона, исполненный, по его словам, ошибок и покаяния, падений и восстаний, показал ему, что главным условием и важнейшим признаком правильной духовной жизни христианина является все большее видение им глубокой поврежденности своей человеческой природы, постоянно влекущей его к греху, и невозможности ее исцеления собственными силами, без помощи Божией.

Однако такое внутреннее видение, являющееся, по часто цитируемому игуменом Никоном слову преподобного Петра Дамаскина, «первым признаком начинающегося здравия души», дается христианину лишь при постоянном понуждении себя к исполнению всех заповедей Евангелия и искреннем покаянии. Только исполнение заповедей и покаяние приводят человека к истинному смирению – единственно непоколебимому фундаменту дома спасения.

Но и здесь человеку должно быть очень внимательным к своим душевным состояниям и со всей решительностью пресекать как мечтательность ума (о высоких духовных дарованиях), так и искание сердцем благодатных переживаний, что является признаком скрытой гордости (особенно явно это обнаруживается у католических аскетов). Ибо и то и другое, при кажущемся исполнении заповедей и наружном покаянии, приводит христианина к неминуемой прелести.

«Почему, – говорил он, – многие «срываются» в духовном делании? Потому, что подвиг свой основывают на тайном самомнении, гордости. До тех пор, пока человек не увидит своих немощей, страстей и не станет молиться, как евангельская вдова, Господь не сможет приступить к человеку и оказать ему помощь». В одном из писем он эту мысль сформулировал в следующих кратких словах: «