Письма любви - [29]

Шеф секретарши, которой пан Круп шил костюмы и блузки, был низкого роста, с нечистым лицом и большим носом, говорил он очень тихо. На меня не обращал никакого внимания. Однако через ту самую секретаршу предложил стать его переводчиком. В первую минуту я испугалась, ведь у меня были фальшивые документы, фальшивая биография, а потом подумала: это наш с тобой шанс. Меня приняли без проблем. Я знала, что не могу сразу обратиться с нашей просьбой, сначала нужно войти в доверие. Это оказалось трудно, потому что я достаточно редко его видела, только когда приезжали гости из-за рубежа. Но как-то заболела секретарша, и мне пришлось подменять ее. Должно быть, я ему понравилась в этой роли, так как он неожиданно спросил, не хотелось бы мне остаться на этой должности постоянно. Я согласилась сразу, несмотря на страх, что не справлюсь. Ведь на мне оставались дом, Марыся и Михал. В общем, другого выхода не было. Теперь я приходила на работу в шесть утра, так как шеф приезжал рано, и уходила поздно вечером. Если бы не помощь семьи Крупов, не знаю, как бы я справилась с хозяйством.

— Не переживайте, пани докторша, — успокаивала меня жена пана Крупа. — Мы займемся и Михалком, и второй пани докторшей.

Соседи понимали, кем в этом доме была Марыся и кем я. И несмотря ни на что, их это не шокировало. Они простили нам все, когда ты стал скрываться. Раньше наши отношения были скорее вежливо-прохладными.

Постепенно я становилась правой рукой своего начальника. Когда я его с кем-нибудь соединяла, он доброжелательно спрашивал:

— Ну, как там дела, Кристина, кто звонит?

Примерно месяца через три я решилась на разговор.

Выбрала время, когда он был не очень занят и пребывал в хорошем настроении. Это был понедельник. Воскресенье он провел на рыбалке и поймал большую щуку. Рассказал мне подробно, как это происходило. Потом я подала ему бумаги на подпись, но не уходила, ждала.

— Что-нибудь еще? — удивленно спросил он.

— У меня к вам личное дело.

— Слушаю.

Мне показалось, что его голос стал сухим, но, несмотря на это, я сказала:

— Мой муж… не совсем муж… в общем, близкий мне человек находится в сложной ситуации.

— В какой?

— Он отличный врач… но вынужден скрываться… опасается, что его могут арестовать, если бы…

— Перестань заикаться, — гаркнул шеф, и я неожиданно успокоилась. Поняла, что он меня слушает. А это означало многое.

— Товарищ, вы не могли бы мне помочь?

— Ты просишь меня об этом? — спросил он.

У него было непроницаемое лицо.

— Да, от этого зависит моя жизнь.

Он задумался на минуту.

— Хорошо, разберемся с этим прямо сейчас. Соедини меня с полковником Квятковским.

Как слепая, я дошла до секретариата, мучаясь сомнениями, правильно ли поступила, не будет ли это ловушкой. Может, я сама затягивала тебе петлю на шее? Я соединила шефа с полковником. У меня тряслись руки, я даже не могла закурить сигарету. Он быстро окончил разговор, а потом я услышала по селектору:

— Завтра — у него, во дворце Мостовских. Там будет пропуск на твое имя.

Холодный пот выступил у меня на лбу. Я думала, что все пропало. Но обратной дороги уже не было — ни для тебя, ни для меня. Еле держась на ногах, доплелась до туалета. Сердце стучало так, что казалось, его слышно во всем помещении. Прошло минут десять, надо возвращаться. Возможно, я уже понадобилась. Несколько раз соединила его по телефону, потом он сказал, что уходит и сегодня уже не вернется.

— Вы тоже свободны, — проговорил шеф, ни словом не вспоминая об утреннем разговоре. И еще это «вы»…

Если бы все было нормально, это ничего бы не означало, но в такой ситуации…

Я брела домой. Ноги меня не слушались. Кем я в действительности была? Стремясь жертвовать всем во имя любви, я совершала только ошибки. Может, ошибкой было то, что я вообще родилась. Дочь такого отца… Мы очень хорошо друг друга понимали. Любили Баха, его «Бранденбургские концерты». Любили книги… Он прививал мне эту любовь с самого детства. А кем я стала… Тогда, в гетто, мой несостоявшийся клиент, интеллигент, чьих глаз я так боялась — они пронизывали меня насквозь, — сказал:

— Ты себя не простишь.

Вообще-то мне не так уж было это и нужно. Я хотела быть прощенной отцом, но он не давал мне шанса, молчал.

Ни за какие сокровища я не хотела идти с интеллигентом наверх. Даже после скандала с хозяином заведения (это было еще перед визитом Смеющегося Отто) не пошла. Интеллигент чувствовал, что я его боюсь, он смеялся мне в лицо. Как-то принес свои стихи. Я мельком взглянула на них.

«Наш еврейский ангел смерти со светлыми волосами и двумя сапфирами вместо глаз…»

Не читая дальше, порвала листочек.

— Жаль, — сказал он. — Может, узнала бы что-нибудь новое о себе…

Я приготовила обед, потом два часа занималась с Михалом французским. Эти уроки были для меня большим удовольствием. Михал свободно говорил по-французски, мы могли даже вести дискуссии на произвольные темы, и я все больше чувствовала себя рядом с ним дилетанткой. Последнее время ничего я не читала: было некогда. Жизнь стала для меня тяжкой обязанностью, только уроки с Михалом давали минуты передышки. Я и Михал отлично понимали друг друга. Так же, как мы с отцом. Нам часто вместо слов хватало одного взгляда. По воскресеньям мы с мальчиком ходили в филармонию. Это было счастье — наблюдать, как Михал впитывает музыку. Он тоже любил Баха. Я ставила ему пластинку перед сном, он всегда просил «Вариации».