Письма - [3]

Джону Голсуорси 11 ноября 1901 г.

Дражайший Джек, Я ничего не писал тебе о книге, во-первых, потому, что ее держала у себя Джесс, а читает она медленно; во-вторых, у меня накопилась целая кипа гранок, на исправление которых ушло несколько дней. Несмотря на это, я прочел твою книгу дважды - бесстрастно наблюдая за собственным впечатлением во время повторного чтения, пытаясь размышлять о восприятии книги публикой и понять, от чего зависит большой успех или, напротив, неудача. Есть в ней нечто такое, что не позволяет надеяться на популярность. Все же автору (если он не слащавый глупец и не напыщенный мошенник) необходимо полностью владеть выбранной темой, чтобы угодить публике. Знания темы как таковой недостаточно. Определенные противоречия и несоответствия в общей концепции характера (или характеров) и самого сюжета должны быть убедительны для читателей, а не только для автора. Ты можешь не согласиться, что человек неповторим в своих так называемых странностях. Они придают его личности силу, которую никогда не даст заурядная непротиворечивость натуры. Кто-то должен докапываться до сути и верить в невероятное ради того, чтобы отыскать редкие крупицы истинного в море временного и преходящего. Прежде всего автору нужно освободиться от всякого уважения к своему герою. И в этом ты поистине достиг совершенства. Ты мастерски управляешься с людьми, к которым не питаешь уважения. К примеру, с второстепенными персонажами в "В. Р.". А в этой книге, я должен признаться, лучше всех вышел Форсайт. Говорю это не без сожаления, так как очевидно, что в "Ч. из Д." не в пример больше красоты (и стиль также более яркий). Рассказ о шахте лучше всего свидетельствует о твоих сильных и слабых сторонах. Пожалуй, в нем не хочется изменить ни слова. В этом рассказе так много сильных сторон, что я бы дорого дал, лишь бы написать подобное. Честное слово. А вот твой управляющий шахты неубедителен именно потому, что чертовски совершенен в своем несовершенстве. Тебе явно необходимо, чтобы скептицизм лежал в основе произведения. Скептицизм, взбадривающий ум, укрепляющий жизнь, - это посланник правды, это путь искусства и спасения. При написании книги ты должен возлюбить мысль и даже в мелочах не отступать от своего понимания жизни. Именно в этом заключается долг писателя, а вовсе не в верности своим персонажам. Никогда не позволяй им овладеть тобой хитростью, чтобы склонить к измене себе. Относись к своим героям совершенно безразлично - в этом, отчасти, и заключается творческая сила. Сам творец должен оставаться безучастным, ибо как только с губ его сорвется крик "Да свершится!", те, кого он сотворил по своему образу и подобию, сразу же попытаются низвергнуть его с той высоты, на которой он стоит, и принизить своим почитанием. Твое отношение к ним должно быть исключительно трезвым, более независимым и свободным и менее строгим. Ты, кажется, готов ради них чересчур сблизить свое понимание истинного и ложного. Твои рассказы проникнуты изяществом. Побольше свободы - вот что необходимо сейчас твоим героям. Ты, вероятно, недоумеваешь, зачем я повторяю эти общие места. Во-первых, о самой технике письма - а тут твои успехи феноменальны, ты почти, а может быть, и уже добился кристальной точности и ясности, - мы с тобою так много говорили, что вряд ли я могу поведать что-либо новое, доселе тебе не известное. И во-вторых, это не такие очевидные соображения - не такие уж и общие места, как может показаться. Их можно даже назвать сущностными, ибо навеяны они изучением всего написанного как единого целого. Я прочел все твои книги, и вот какие мысли - пусть обрывочные, беглые и сумбурно изложенные - они навеяли на меня. Писатель, из-под чьего пера когда-то вышли "Четыре ветра", написал теперь "Человека из Девона", который стал для меня источником огромного удовольствия. Эта книга подтверждает мои воззрения, мое мнение и мою оценку; поддерживает мою любовь к тебе, которому я верил и верю. Вот в чем все дело: верю. Ты достиг того уровня, когда я вряд ли смогу быть тебе чем-нибудь полезен - разве только своей верой. А моя вера в тебя сейчас крепка как никогда, независимо от того, сочтешь ли ты мои замечания убедительными или нет. Можешь не соглашаться с тем, что я сказал в этом письме, однако в главном наши убеждения сходятся.

Эдварду Гарнету Пент-фарм, 12 ноября 1900 г.

Дражайший Э., Ты великолепен и великодушен. Да! Ты затронул больное место. Деление книги на две мало связанные между собой части, а именно на это направлено острие твоей критики, еще раз доказало мне, как поразительно глубоко ты способен проникать в самую суть вещей. Сделанный тобою разбор ярко и точно выражает словами невысказанные мысли каждого читателя, равно как и мои собственные. Да, действительно, таков эффект, производимый этой книгой, - эффект, который ты сумел описать, тогда как другие способны только почувствовать его. Согласен, меня ожидала великая победа, а преуспел я лишь в том, что выдал себя с головой. Мало кому дано было это увидеть, однако ты заметил, как роман снова превращается в ком глины - глины, которую я извлек со дна ямы, одержимый идеей вдохнуть в это месиво великую жизнь. Я позволил своему замыслу провалиться с треском и ничего более. Главный недостаток книги (причина и следствие) - отсутствие силы. Я не имею в виду "силу", о которой обычно говорят критики, а подразумеваю свет воображения. Мне хотелось, чтобы простые события вспыхнули ярким, ослепительным пламенем. Что у меня вышло, тебе, увы, известно. Все, хватит! Мне не хватило мощи, чтобы вдохнуть в мою глину истинную жизнь - жизнь раскрывающуюся . Я был дьявольски амбициозен, однако дьявольского во мне, к несчастью, маловато. "Изгнанник" - это куча песка, "Негр" - брызги из лужи, "Джим" - ком глины. Смею предположить, что мой следующий подарок нетерпеливому человечеству обратится в камень, прежде чем я захлебнусь в грязи, которой не смогу придать сходства с жизнью, как бы ни лез вон из кожи. Бедное человечество! Поплачем о нем... Однако посмотри, как все более и более надрывно звучат мои слова! Этот пафос по сути есть своего рода победа, недосягаемая для уколов критики. Подобно философу, кукарекающему во Вселенной, я почувствую, если меня окончательно раздавят. А сейчас я чувствую себя избитым, чрезвычайно уязвленным, чрезвычайно униженным, но и только. Таково воздействие на меня этой книги... Воздействие, сокрытое от чужих глаз. Унижение. Но не угасание. Пока еще нет. Вы все так великодушно поддерживаете меня, что я просто обязан жить. Ведь рядом всегда находишься Ты, не унывающий никогда. Я получил удивительное письмо от Лукаса. Потрясающе! Этим утром пришло письмо от Генри Джеймса. Ты втирал в мои раны живительный бальзам, покуда они не зажили. И поэтому я все еще жив. Придет время, когда у тебя более не будет сил подслащивать правду и лукавить ради моего спокойствия. Тут-то мне и настанет конец. Главное, не падай духом! Держись! Горячо молю тебя - держись как можно дольше! Посылаю тебе письмо Генри Джеймса. Это глоток из Источника Вечной Молодости. Ну не правда ли, это писал юноша? Какое воодушевление! Удивительная личность! И его послание - частица дивного труда! Я уверен, что письмо носит очень доверительный характер. Только тебе я отваживаюсь показать эти строки - сохрани его тайну ради нас обоих. Пожалуй, вот и все. Прочел "Петербургские рассказы". Ого! Это нечто! Об этой книге многое можно сказать, но скажу только одно: она написана! Она есть! Настоящая вещь, неопровержимая, основательная и живая. Не на песке построенная. Надеюсь, что автор не откажет мне в любезности принять самые дружеские поздравления! P. S. Умоляю, отошли мне обратно автограф Джеймса заказной почтой. Большой привет всем вам троим. Мы просто должны увидеться в ближайшее время.