Письма - [29]

А чтобы быть мне хорошим книгопродавцем, — едва ли я им буду. Конечно, прежде может так, а теперь начать труд не по силе, особенно в Питере. На книжную торговлю я смотрю теми же глазами, как и на всякую; и чистая аксиома: где торговля, там и подлость. Будь человек святой — и тот сделает низко, а сделавши раз, почему не продолжать? Конечно, есть исключения: например, Василий Петрович Боткин. Он — не сравнение со мною. Он вырос, у его отца были уж средства порядочно учить, — выучился. Торговля шла правильная, капитал большой, а большой капитал в деле торговли вещь великая. Ворочая на миллион, я могу нанять тогда хороших людей, заплатить большое жалованье; они делают все дела, и в случае моей отлучки на время, заменяют место хозяина, а я себе подвожу итоги, поверяю, да считаю их, знакомлюсь с людьми, покупаю кучей товар, в сроки плачу деньги, и все идет прекрасно, и много время от дел торговли на другие всякие дела. А маленькая торговля и небольшой капитал — и с нечего и подниматься в гору; похвальное дело, но трудное дело, и я на опыте уж это знаю. Здесь собраться с силами надо человеку, работать неутомимо пять лет, а ступать нога за ногу — десять. Если я возьмусь за это теперь, после десяти — мне стукнет сорок. А взяться с ничего и торговать, и учиться литературе — нельзя. Можно, — но не позднее двадцати лет; в ту пору еще силы человека работают неутомимо и разнообразно. Вот основная причина, отчего ваши петербургские книгопродавцы — все мошенники. Им другими и быть нельзя, они все торговлю начали сами, а не их отцы и деды, и начали с ничего; следственно, сначала они думали, как бы приобрести мало-мальски, а приобретая — время прошло много: поздно перемениться. И подличая сначала, по привычке должно уж подличать до конца. Если и я начну торговать, — будь у меня пять тысяч, дай мне Андрей Александрович пять тысяч, вы две тысячи, всего — двенадцать тысяч, — в двенадцать тысяч, что за лавка в Питере? На что иметь хорошего молодца, платить восемьсот рублей? — За лавку семьсот, капитал триста рублей, содержание на себя тысяча пятьсот; всего три тысячи триста. Следственно, надо с двенадцатью тысячами добыть в год по тридцати копеек процентов на рубль, кроме барышей. А если иначе сделать, — будет выгоднее, и лавка пойдет, и капитал умножится. Например, сначала делать так: привезти своих пять тысяч, взять у Андрея Александровича тоже пять тысяч, у вас две тысячи, заниматься самому, приказчика не иметь; через год вам денег ни копейки не отдать, входить во всякие дряни, позволять себе все, — и лавка пойдет славно, и капитал вырастет. И так делают многие. Но я решительно на это не способен и делать так не могу и не мастер; поэтому и буду худой книгопродавец. Обмануть же Андрея Александровича я ни за что не соглашусь, я его уважаю не этою стороною души, а вас, милый мой Виссарион Григорьевич, и говорить нечего! Моя любовь к вам другая. Боже сохрани! Лучше пропади я пропастью, чем обмануть вас!

Приказчиком же быть мне, — я тоже не гожусь. У меня тысяча примеров на глазах; самый паршивый хозяин не годится быть приказчиком, а приказчик и не завидной может быть порядочным хозяином. Жить у хозяина — надо деньги заслужить, я должен наняться весь, а не половина; а человек, делая одно и другое, — что за человек? Вы думаете, я теперь и сам дрянной хозяин, занимаясь любимым мне делом. Не делай упущений по торговле, а много-много посвяти себя я одной торговле, — и у меня давно уж был бы большой капитал; но сам бы я ни к чорту не был уж годен. Я верно приобретаю часть, а четыре упущаю — и не жалею, Бог с ними! Хоть меньше — да лучше. А вот что вы говорите взять контору «Записок» — это дело другое, на это дело можно решиться скорей. Есть на первый раз уже основание небольшое, но прочное, без употребления своих денег. Брать две тысячи пятьсот на расходы — пока сумма порядочная, и если бы меня выпустили из Воронежа, это дело бы на себя я с великою охотою взял.

Вы спросите: кто не выпустит меня из Воронежа? Полиция. Вы говорили: вам отвечать откровенно и искренно; я так и должен вам говорить, хоть и не хочется до смерти. Ничего нет хуже, как говорить искренно о своих грехах. Мы должны с отцом до двадцати тысяч рублей; векселедатели он и я, и кое-где и один я. Хоть, может быть, сумма эта для уплаты долгов и соберется, но на это надо время, и надо, чтобы я и отец мой оба вместе хотели сделать так. А так как я поеду жить в Питер против его воли, пустить же он ни за что волею не согласится, то как я уеду, а какому-нибудь векселю придет срок, он и скажет: «Я не должен по нем, а сын, а он в Питере — пошлите туда». — Что было в прошлую мою поездку? Приезжаю домой, зовут в полицию, просят по одному векселю три тысячи; но хорошо, в пору приехал, уладил с ним и деньги заплатили, а то бы вексель был послан в Москву. Он человек простой, купец, спекулятор, вышел из ничего, век рожь молотил на обухе, — так его грудь так черства, что его на все достанет, для своей пользы и для дел своей торговли. Купец настоящий устраивает одни свои дела, а есть ли польза из них для других, — ему и дела нет, и он, что только с рук сойдет, все делать во всякую пору готов. А мой отец, к несчастью, один из этих людей; мне от него и так достается довольно. Чуть мало-мальски что не так, — так ворчит и сердится. «Вы, говорить, все по книжному, да по печатному. Народ грамотный — ума палата!» Вот почему я не могу принять ваше предложение, за которое вас благодарю.