Письма Кэмптона — Уэсу - [44]

Чем же является для меня Эстер? Она — мое второе «я», мой верный товарищ, сотрудник и друг. Ее женственность дополняет мою мужественность, и мы становимся одним целым, а в этом заключается высокий смысл брачного союза. Она является в моих глазах завершением тысяч поколений женщин. Чтобы ее сознать, нужна была высокая степень культуры, и та же высокая степень культуры была нужна для заключения нашего брака. Она — участник брака богов, ибо мы, полуживотные, становимся богами, когда нам удается укротить зверя и не приходится больше бояться его рычания. Перед лицом неба Эстер — моя жена и мать моих детей.

Скажите ей, скажите все, что вам хочется, старый, дорогой, беспокойный поэт, матерински настроенный отец! Это ничего не изменит в наших отношениях.

Герберт.

XXXVII ДЭН КЭМПТОН — ГЕРБЕРТУ УЭСУ

Стэнфордский университет.

3 декабря 19… г.

Не прошло еще трех недель с того дня, как ты сидел против меня и говорил об Эстер. Ты утверждал множество вещей и, между прочим, говорил, что эта девушка никогда не заставляла тебя забыться. Ты снова подтвердил все, что было тобой написано. Ты предложил Эстер стать твоей женой не оттого, что она отличается от всех других женщин на свете, а оттого, что она похожа на всех. Тебе нужно в ней то, что является присущим всем женщинам, а не ее индивидуальные особенности. Ты предпочел направиться ей навстречу, пока никакая сила не влекла тебя к ней, ибо боялся, что влечение исключает разумный выбор. Надеясь перехитрить природу, ты стремился к Эстер Стеббинс, возводя стену между сердцем и рассудком на случай мятежа сердца. Ты убеждал меня, что такова новая школа, что так живут люди, покорившие материю и обуздавшие свою природу.

И пока ты говорил, я думал об Эстер и установившейся между вами форме любовного общения; я думал о том, что неужели, несмотря на высокую культуру и поэтический дар, Эстер проста и лишена очарования? «Или она любит его слишком сильно и не хочет знать о нем и беспокоиться сомнениями, или же она, как и он, принадлежит к новой школе», — думал я. Я сидел и наблюдал за тобой, отмечая твою молодость и поражаясь насмешкой в твоих глазах и печалью твоей улыбки. Ты казался беспомощным и потерявшим всякую надежду. Я закрыл глаза. «Что он готовит себе? — думал я. — Как он пойдет по тропам, пугающим седеющие головы?» Я склонил голову, как перед непоправимой утратой. Я встретился с сыном моей души только для того, чтобы увидеть его убитым горем, с исчезнувшей с лица улыбкой юности и с душой, отягощенной непомерной тяжестью. Одно слово, один луч, блеснувший в твоем взоре, одно непроизвольное движение руки, маленькая пауза, последовавшая за упоминанием ее имени, — и я бы поверил, что я не понимаю тебя и что все обстоит благополучно. Весь вечер говорил ты о своих планах, проверенных хладнокровным анализом жизни. Мы расстались с чувством стыда за то, что так долго и с таким жаром переписывались и разговаривали, и что все это не привело ни к каким результатам.

Ты недоумеваешь, каким образом это письмо является ответом на твое последнее письмо. Я объясню это тебе сейчас. Я докажу тебе, что ты высказался до конца в тот вечер, который мы провели с тобой с глазу на глаз.

Ты говоришь, что женственность Эстер явится дополнением твоей мужественности. Это звучит почти как слово влюбленного. Но мне стало ясно, что Эстер не является в твоей жизни роковой, связанной с тобой нерасторжимыми внутренними узами женщиной. Я пришел к этому открытию невольно — несколько слов, промелькнувших в письме, подтверждение факта и дальнейший вывод из него, пространная защита твоей позиции, выраженная в нашей переписке, наконец, наше последнее свидание.

Какой смысл в твоих великолепных рассуждениях? Ты не любишь Эстер. Ты хочешь видеть ее матерью твоих детей и вводишь ее в свою жизнь ради этого, а не ради ее самой, так как истинной любви к ней у тебя нет.

Любовь далека от сладострастья, и это прекрасно. Настоящий брак только тот, что заключается вследствие непреодолимой потребности. Только такой брак является таинством. Рыцарский тон твоих последних писем вызван не Эстер, а твоими намерениями по отношению к ней. Совсем не потому, что Эстер такова, как она есть, тебе «из всех путей милее всего тот, по которому ты пройдешь с нею вместе», но потому, что этот путь ты сам избираешь для себя и для своей жены. Женщин-матерей — легион, и ты отказываешься выбирать.

Эстер не глядит на стрелку весов, следя за тем, дают ли за нее полную цену. Но она считается со своим достоинством и, будучи бедной, не желает считаться богатой. С тех пор, как ты попросил Эстер стать твоей, она поняла, что ты отводишь ей весьма жалкую роль в твоей программе жизни и что ты даешь ей очень мало себя. Она полюбила тебя и призналась в этом, но никогда не чувствовала себя счастливой. Трагедия любви заключается не в отсутствии взаимности (таково общее мнение), а в неполном ответе на чувство. Лучше быть отвергнутым человеком, считающим тебя все же равной человеческой величиной, чем быть принятым без особого желания и большой необходимости. Ты это понимаешь, Герберт? Ты разбиваешь ее жизнь. Она будет молить тебя о дарах, в которых ты ей отказываешь, хотя ни одно слово не сорвется с ее уст; она годами будет ждать ответа, твое отрицание заставит ее отступить до того предела, где ее любовь покажется ей обманчивой мечтой или туманной, неясной иллюзией. Внешне ты все время мил и безупречен. Ты предан ее интересам и стараешься по мере сил сделать ее счастливой; но это не в твоей власти. Дело не в твоих поступках; дело в побуждениях, и Эстер поймет, что твоя душа не затронута ею. Ты уважаешь функцию материнства, но ты не любишь Эстер. Скажи ей это и отговори ее от вступления в брак, в котором она будет чувствовать себя наполовину полезным товарищем, наполовину женой, наполовину счастливой женщиной и поэтому совершенно несчастной.