Письма к утраченной - [36]

– То-то и оно. Облачности больше нет. На что спорим, что завтра утром «Красная Туфелька» совершит свой первый вылет?

Раздались одобрительные возгласы. С самого прибытия в Восточную Англию густая облачность делала вылеты невозможными, за две недели ребята не выполнили ни единого задания. Шатались без дела, расхолаживались, нервничали, с легкостью, как жвачку, получали увольнительные. Джонсон прав. Похоже, больше они не будут резаться в покер и гонять мяч. Их ждет настоящее дело.

– Интересно, куда подевались остальные? – вопросил Морган, оглядываясь по сторонам. На земле офицеры и солдаты жили раздельно и развлекались тоже порознь, однако в воздухе они станут близки как братья.

Отдаленный грохот нарастал под стеклянным куполом, вскоре показался поезд, к нему хлынула толпа. Дэн вскочил, взвалил на плечо вещмешок, поднял за шиворот Моргана и поволок в людскую гущу. Джонсон, у которого дома осталась беременная жена и который заранее держал себя с товарищами этаким папашей, успел первым вскочить в вагон и занять места. Оделман с Морганом, проклиная все и вся, осели на обитый плюшем диванчик.

Вскоре к ним присоединился другой экипаж. Офицеры вваливались в вагон, устраивали вещмешки на багажных полках. По их лицам видно было, что нынешней ночью они взяли от жизни все, что способен дать большой город. Вагон не отапливался, а для проветривания погода была неподходящая, так что к тому моменту, когда поезд с тяжким вздохом тронулся, в вагоне успел повиснуть запах перегара, пота и дешевого одеколона.

Перед Дэном плыли спины лондонских монолитов, кое-где зияли пустоты, успевшие с сорокового года, с бомбежек люфтваффе, зарасти бурьяном. Постепенно дома сменились земельными участками, затем полями, а стоны Моргана – его же храпом. Голова Оделмана покачивалась теперь у Дэна на плече. Стараясь не потревожить товарища, Дэн достал сигареты, закурил – больше для того, чтобы перебить запах пивной отрыжки окружающих. Перечитал надпись на сигаретной коробке. Беззвучно, одними губами, ловя их движение в оконном стекле, произнес «Нэнси».

Это имя ей не подходит. Нет, само по себе имя хорошее, только слишком дерзкое. Там, в полуразрушенной церкви, преклоняло колени, заворачивалось, как в плащ, в собственную несчастливость создание почти бесплотное – а никакая не Нэнси, шалунья и хохотушка. Дэн ходил на руины снова, искал часики, рылся в грязи и мусоре. Для себя он решил: если найдет – снова увидит эту девушку.

Часов он не нашел. В пачке оставалось четыре сигареты. Учитывая черепашью скорость поезда, Дэн выкурит их все еще прежде, чем за окнами замаячит Кембридж. А коробку выбросит.

Оделман дернулся, широко открыл рот, начал всхрюкивать, задышал смрадно, как Франкенштейн. Переместив сигарету в уголок рта, Дэн подтолкнул Оделмана, так что его голова оказалась на плече у Джонсона, и поднялся.

– Пойду подышу, – шепнул он Джонсону, скривился от вони и побрел в тамбур, перешагивая через вытянутые ноги и разбросанные вещмешки.

В тамбуре было холодно, зато по крайней мере наличествовал кислород. Солдаты, не успевшие занять места в вагонах, подпирали двери, Дэн продвинулся к открытому окну, стал смотреть, как растворяется в промозглом воздухе дым его сигареты. Солнце – тусклое, смехотворно маленькое, – конечно, не могло обогреть бесконечные мили серой плоскости, что тянулись по обе стороны железнодорожного полотна, периодически прерываясь то грядой белокочанной капусты, то неопрятным строем высоких кочерыжек капусты брюссельской. И то и другое с завидной регулярностью появлялось в офицерской столовой и дружно игнорировалось офицерами. Время от времени из солдатского вагона слышались гогот и свист, означавшие, что поезд миновал очередную группу молодых крестьянок. Дэн докурил, бросил бычок в окно, отвернулся. Глаза бы не глядели на эту осклизлую серость.

За стеклом, в соседнем вагоне, играли в покер. Парни сложили вещмешки между сиденьями, устроили нечто вроде столика и скрючились над ним. Шлепали засаленные карты, энергично двигались занятые жвачкой челюсти. Один из парней взмахнул рукой и откинулся на спинку сиденья – выбыл. Игроков осталось двое. Дэн уже хотел возвращаться к своим ребятам, но вдруг нечто привлекло его внимание.

Играли не на интерес, играли на вещи и на деньги. На краю импровизированного столика, ближе к окну, горкой лежали английские монеты, а сверху – что-то более внушительное и более яркое. Что-то серебряное.

Дэн шагнул к стеклу, всмотрелся. Нет, ему не померещилось. Горку монет венчали изящные дамские часики на браслетке. Не дав себе ни секунды на размышления, Дэн отодвинул дверь и вошел в соседний вагон.

На него устремились все взгляды, за исключением взглядов двоих оставшихся игроков – те были заняты покером.

– Прошу прощения, джентльмены.

Дэн вытянул руку, сгреб часы. Один из игроков, коренастый малый, громко возмутился, бросил карты, вскочил.

– Какого черта! Ты кто такой? Тебе чего тут надо?

На парня зашикали, стали тянуть его вниз, Дэн расслышал «Молчи, идиот, перед тобой старший по званию». Повисла напряженная тишина. Дэн рассматривал часы, парни рассматривали Дэна. В ушах зазвучал голос удивительной девушки, кольнул неожиданной болью: «Маленькие. Серебряные. Инкрустированные колчеданом». На задней крышке обнаружилась гравировка, Дэн повернул часики к свету.