Письма к Генри Миллеру - [3]

Послушайте, Миллер, что я обо всем этом думаю. Чтобы стать художником, для начала нужно стать значимой личностью и еще пропустить эту личность через общественную мясорубку, до полной готовности к будущей несчастливой судьбе. Нынешнее искусство обещает стать настоящим искусством, как до потопа. СТАТЬ ИСКУССТВОМ ПРОРОЧЕСКИМ, в библейском смысле слова. И чем я сам намерен заняться, так это сесть и в полном одиночестве, со всей присущей мне мрачной упертостью строить мою ГЕРАЛЬДИЧЕСКУЮ ВСЕЛЕННУЮ. Фундамент уже закладывается понемногу. Я МЕДЛЕННО, И ОЧЕНЬ ОСТОРОЖНО, И НИЧЕГО НЕ ЗНАЯ НАПЕРЕД РАЗРУШАЮ ВРЕМЯ. <...>

P.P.P.S. Я недавно открыл, что идея длительности неверна. Мы ее изобрели как философскую увертку от идеи физического разложения. НИЧЕГО, КРОМЕ ПРОСТРАНСТВА НЕТ. Твердое тело имеет три измерения. И все. Время, эту старую приживалку, я выставил вон. Так что нужен новый метод. Метод без опоры на память. Пространственное существование в том же смысле, в котором пространственна бумага, на которой я сейчас пишу. Приведу в пример старое доказательство в пользу детерминизма: "То обстоятельство, что завтра меня посвятят в рыцари, является либо истинным, либо ложным В ДАННЫЙ МОМЕНТ. Следовательно, сам факт моего возведения либо невозведения в рыцарское достоинство предрешен заранее". Убедитесь сами, что в данном случае смешение понятий возникает исключительно в силу наличия самой идеи времени.

Я мало-помалу начинаю приходить к мысли, что искусство есть тот самый совершенно безличный акт (вроде распускания цветка и так далее), о котором упоминает Ваш друг Лао-цзы. Вот она, величайшая страсть художника. Существовать в пространстве. ВЫЙТИ ЗА ПРЕДЕЛЫ ПАМЯТИ. Брать начало от извечного истока бытия - но не письма. А письмо, на мой взгляд, вообще не имеет смысла, вот разве что в качестве оберточной бумаги, старой кожи, которую сбрасывает с себя человек. Важно лишь то, каков этот человек. Чем значительнее человек, тем значительней письмо, и т.д. Q.E.D. И что мне прежде всего не нравится в сюрреалистах, так это то, что состоят они из одной только памяти. Их настоящее всегда ограничено их же собственным прошлым, невзирая на все петушиные вопли насчет произведений старого искусства, которые надлежит оставить в прошлом, и т.п. Они не поняли, что великое искусство существует вне времени. Ибо за каждым текстом стоит человек. А искусство есть всего лишь список его недугов. И ты копаешься в нем, как врач в анализах кала. И еще. Насколько я понял, вся эта суета вокруг сюрреализма есть суета вокруг писательской техники - ну, скажем, стиль у Хаксли чересчур женоподобный, а Элиот злоупотребляет развратными придаточными. Потому что всяк использует натурализм, кубизм, сюрреализм и т.д. СЕБЕ НА ПОТРЕБУ. Но разводить по этому поводу этакую вонь - все равно что я бы взялся сейчас организовать лигу в поддержку увеличения числа придаточных образа действия в английской поэзии. Не знаю, достаточно ли внятно я изложил суть дела. Боюсь, что нет. Слишком завелся. Что-то удалось сказать, но не совсем так, как хотелось бы. Ну, например, насчет того, чтоб опираться на Фрейда. Память, снова память. Да, да, конечно, он прав. Но им-то от этого какая польза. А у Вас и без Фрейда все есть. Потому что "Тропик" и "Ч.В." идут от Вашего нутра, а не от Вашей образованности.

Вот, Хадсон повторял мне из раза в раз весьма проникновенно: "Что может мне сказать Вийон? Он же не был на Великой войне". А я обыкновенно отбрехивался: о какой такой Великой войне идет речь, когда у каждого война своя. Искусство не есть политика, т.е. среднестатистические величины. Искусство есть люди. Это не внешняя борьба, это борьба внутренняя. И, дорогой мой Генри Миллер, именно об этом я Вам и пишу, если только не окажется вдруг, что я ничего не понял в Ваших книгах или что Вы сами попросту не ведаете, что творите. Орать у меня тут не на кого, кроме жены, а она как раз рисует; так что я лучше задам Вам вопрос. Чего в "Черной весне" больше, сюрреализма или Миллера? Если первого, то я сейчас расплачусь. ОДНАКО: ЧЕГО В "УЛИССЕ" БОЛЬШЕ, СЮРРЕАЛИЗМА ИЛИ ДЖОЙСА? Я думаю, все ж таки сюрреализма.

Я Вам, наверное, уже надоел. Но я Вас умоляю: что в том смешного, если геральдическая вселенная, когда я наконец ее дострою, окажется единственным действительно пригодным для жизни местом. В ней будет битком творцов самого что ни на есть крупного калибра, потому как стервятникам, которых полно во всяком обществе, с этого стола ничего не обломится. <...> Помните, что Шекспиру недоставало искусности. И вообще, все, что пишется от пояса и ниже, должно заранее готовиться к встрече с миром, полным честных, елейно-сальных Бенов. Adieu.

[Начало ноября, 1936 г.]

[Корфу]

Дорогой Г.М.,

полный хаос и неразбериха: пакуемся, перебираемся на зиму в город. Только что дочитал "Гамлета", воссев среди обломков кораблекрушения. Давайте-ка попробую пересказать Вам, что я по этому поводу думаю. Это безупречно написанная история внутренней борьбы, поданной как борьба внешняя; впрочем, все великие книги таковы - по крайней мере, для меня. Бедняга Гамлет ставит всех в тупик по одной простой причине: все пытаются углядеть связь между той войной, которая идет вовне (убийство, Офелия и т.д.), и той, что происходит в нем самом. И совершенно зря, потому что внешняя и внутренняя реальность движутся каждая своим особенным путем и только лишь изредка пересекаются. Вот Вам Ваше диалектическое взаимодействие, но только здесь сквозь реальность всегда проглядывает магия. И, естественно, те, кто пытается найти соответствия между настроениями персонажа и сюжетными событиями, неизменно терпят неудачу. Есть два Гамлета. Нам представляют принца Датского, и только сквозь щели в его доспехах мы можем углядеть человека внутреннего, агонизирующего червя в кишечном тракте сострадания и т.д. Но с ходом пьесы внутренний Гамлет, уже переставший быть принцем, растет и начинает сдергивать маски со своих товарищей-персонажей. Как страшно обнаружить, что ты одинок и ничто ни с кем тебя не связывает - даже с этой славной, но глупенькой малышкой Офелией. Бесстрашный болван Горацио. Зануда-солдафон Лаэрт. Полоний, жирная мясная муха. Жаба-королева. А затем, осознав, что он и в самом деле должен отвернуться наконец ото всех этих чучел и обратиться к собственной, истинной внутренней сути, он внезапно ощущает на себе давление общества. Он вынужден быть принцем, как бы внутри него ни страдал при этом Гамлет. Гениальная картина разлада между физическим и социальным существованием индивида, и Шекс был вовсе не одинок в попытке написать об этом. Трагедия Гамлета есть трагедия елизаветинской эпохи. Эпохи, которая отравила свою молодежь посулами гуманизма, а на практике не дала им ничего даже близко похожего. Это трагедия Англии и в нынешнем ее состоянии, только все зашло гораздо дальше и много больше серости и гнили. Но для тогдашних-то птичек вопрос стоял так: сделай либо умри. Многие умерли. Уэбстер и Шекспир сумели прорваться. Марстон обрел Бога, как и Донн, и Холл. Тернера уморили голодом. Саутвелла 13 раз подвергали пыткам, а потом сожгли. А печень им, несмотря на всю эту грязь, проедали рыцарские идеалы. И они как только могли уворачивались от реальности. "Гамлет" - всего лишь частный случай, одна из многих попыток. Конспект чисто английского безумия. С Лоуренсом - тот же случай, только версии разные. Личинка идеализма вгрызается, вгрызается, вгрызается... Все вопросы, все до единого, поставленные английской литературой со времен Марло, суть вопросы об одном и том же.