Письма из Лозанны - [15]

Необозримый остров построек, где обрабатывают каменные глыбы, из которых будут потом сделаны кирпичи. Громадные мастерские освещаются и ночью для того, чтобы процесс шел беспрерывно. Внизу, на земле, целые горы материала, среди которого там и сям виднеются маленькие, повязанные красными платками головы женщин и темные фигуры мужчин. Дальше — кирпичные дома, все десятиэтажные, целый ряд домов, тянущихся до горизонта. А слева — Дом печати, — трансатлантическая постройка, серо-стальная, бесконечная, почти сплошь состоящая из окон. Еще другой склад строительного материала, а за ним маленькая изящная церковь, служащая в настоящее время хранилищем архивов областного комитета, а еще дальше большая белая церковь, с которой сняли крест и в которой 500 детей получают советское образование. Дальше все то, что я отсюда не вижу — городские площади, трамваи, небоскреб, возвышающийся над прудом, государственные магазины, дома рабочих, клубы, ясли, школы, а потом — все то, что я видел за чертой города, — заводы, Машстрой и, наконец, Урал, гигантский промышленный Урал!»{53}

Поэт дает обет:

«Я вернусь во Францию — хотя мне этого не хочется — для того, чтобы рассказать обо всем французским рабочим, крестьянам и французской интеллигенции, прежде чем французские пушки, отлитые под убаюкивающие речи пацифистов, повернут против всего этого свои извергающие огонь чугунные жерла. Я расскажу все это для того, чтобы громче звучал голос толпы, уходящей с вечерних митингов, тот восторженный голос, тот крик, которым ответит на блеяние социал-демократов пролетариат: «Хлеба и работы!», «Хлеба и работы!», «Создадим повсюду Советы!»{54}

Позднее, когда поэт возвратится в родную Францию, его дневниковые записи выльются в цикл стихов «Ура, Урал!», задуманной, но, к сожалению, не завершенной поэмы, посвященной пролетариату и революции. Интернациональные мотивы четко проступают в главе «Надеждинск», навеянной поездкой в город у 60-й параллели:

Я приветствую здесь

Пролетариат, поднявшийся против войны,

чтобы превратить войну

в Революцию.

Я приветствую здесь

Интернационал, наступающий на Марсельезу.

Уступи дорогу ему, Марсельеза,

потому что осень твоя наступила,

потому что последние звуки твои

тонут в Октябрьском громе.{55}

Надо сказать, что «Ура, Урал!» — наиболее значительное произведение зарубежной поэзии, посвященное победе социализма в нашей стране. Права Маргарита Алигер, когда она в предисловии к недавно выпущенному издательством «Прогресс» сборнику избранных произведений Арагона говорит, что

«в поэме автор решительно и бесповоротно оторвался от почвы, к которой он был долго и прочно привязан, воспарил над ней и увидел с вышины картину, глубоко взволновавшую его, зрелище, в котором он испытывал, очевидно, глубокую потребность. На родную землю он вернулся человеком, обогащенным новой силой, поэтом, открывшим для себя новые неисчерпаемые возможности, новые пределы и горизонты, новые дали и задачи».

В Нижнем Тагиле на заводской площади в день приезда писателей состоялся митинг. После было устроено праздничное представление: наряду с профессиональными артистами, участвовали коллективы художественной самодеятельности.

Луи Арагон записывает:

«Представление началось с кино. Показывали войну, революцию, строительство социализма и призывали к защите СССР от капиталистической интервенции. В темноте за сценой горели домны, периодически открывались мартеновские печи, вспыхивая фиолетовым светом.

Я сидел на земле, рядом с мальчуганом лет одиннадцати, американцем из Нью-Йорка. Мы разговорились.

— Нет, — сказал он, — я никогда не вернусь в Соединенные Штаты, разве только для того, чтобы делать революцию.

Он пионер. Я спросил его, запишется ли он в комсомол.

— А как же, — ответил он, — только сейчас я еще мал».{56}

В Челябинск Луи Арагон приехал из Свердловска. Дорога не дальняя, расстояние небольшое, а сколько увидит наблюдательный глаз человека, желающего понять Страну Советов, осмыслить ее новизну!

«Когда едешь из Свердловска, миновав необъятные районы озер и лесов и целую сельскохозяйственную зону, где на обширных возвышенностях чередуются колхозы, совхозы, элеваторы, похожие на часовых на параде, — вдруг открывается Челябинск. Огибаем целые километры новых домов, белых с серыми полосами. У подножия их все еще ютятся черные землянки, в которых раньше жили. Нигде, может быть, нет такого явного разрыва между вчерашней и завтрашней жизнью. Ужасные черные землянки оттеняют кошмаром прошлого социалистический город, встающий вдоль реки.

А дальше новые заводы, такие чистые, такие красивые, что нет ни одного туриста, который не спросил бы первым долгом: «Что же это такое? Это Челябтракторострой. А вот это — электрическая станция — ЧГРЭС». И еще дома, еще дома. От анфилад челябинских домов кружится голова. Среди них стоит квадратное здание, где ползут лестницы: это старая тюрьма на пороге Сибири, где было заключено столько революционеров. Они были заключены в этом красном доме, чтобы впоследствии рядом выросли вот эти белые с серым жилища. И они выросли…»{57}

Зарубежные гости приехали первого августа. На вокзале их встречали работники Горпрофсовета и редакции «Челябинского рабочего». Газета сообщала: