Письма из Лондона - [12]

Дозволяется быть белой вороной; дозволяется даже совершать малозначительные преступления. Чего члену парламента не дозволяется, так это быть тошнотворным шутом и вечной помехой. Предполагается, что вы не станете заряжать пистолет и запихивать его в руки противника. Сэр Энтони Мейер только что обнаружил это: опрометчиво бросив вызов миссис Тэтчер в борьбе за лидерство, он был «отстранен» (нынешний политический эвфемизм для «выставлен пинком под зад») партячейкой своего избирательного округа, и на следующих выборах окажется на подножном корму. А на другом краю палаты мистер Браун обнаруживает, что местное отделение партии осудило его, Нил Киннок вне себя от ярости и никому даром не сдались его патетические оправдания, что триумфальное шампанское было, всего и делов-то, банальной шипучкой. Его шансы представлять Эдинбургский Лейт на следующих выборах официально расцениваются как нулевые. Однако, учитывая саму природу скандальной славы, место для Рона Брауна всегда найдется. Приходской священник из Стиффки, который в ходе знаменитого довоенного дела об аморальном поведении был лишен бенефиция за безнравственность, закончил свои дни, выставляя себя в клетке со львом. (Прописанный там на законных основаниях лев, обратившись к давним римским воспоминаниям, в конце концов съел христианина.) Мистер Браун может и не заходить так далеко, как в этом случае; но он мог бы поступить еще пуще, начав прямо сейчас пробоваться на роль Матушки Гусыни[15].

Март 1990

Эдинбургско-Лейтское отделение Лейбористской партии сместило Рона Брауна. На выборах 1992 года он вступил в состязание на правах независимого лейбористского кандидата и успеха не добился. Недолговечность миссис Тэтчер была менее предсказуемой.

2. Подделка!

«И вот мы снова в Лондоне, — писал в 1863 году Малларме своему другу Анри Казалису, — в краю поддельных картин Рубенса». Мнение поэта, несомненно, отражает широко распространенный галльский предрассудок того времени, однако это не просто саркастическая гипербола. В самом заурядном старинном помещичьем доме вы можете прогуливаться вдоль стен, увешанных картинами, которые без ложной скромности приписываются Рафаэлю, Рубенсу, Эль Греко, Рембрандту, Караваджо и другим мастерам с большой буквы. Попади они на аукцион, большинству из них пришлось бы подвергнуться мягкой пытке обходительно принижающими оговорками — «школа», «стиль», а то и оскорбительному вычеркиванию имени художника, чтобы указать на недостоверность атрибуции. Не то чтобы британцы были более наивны или в большей степени эстетически близоруки, чем прочие народы; просто дело в том, что подделки возникают там, где люди не бедствуют (пристрастие японцев к импрессионистам и к произведениям Бернара Бюффе несомненно явилось источником вдохновения для современных фальсификаторов, тогда как в Буэнос-Айресе в силу каких-то причин любимая статья подделок — Гвидо Рени), а в Британии довольно долго водились-таки лишние деньжата. Кроме того, художник редко в состоянии творить с той интенсивностью, которой требует рынок; обычно тут либо затоваренные склады, либо золотой дождь. Иногда кончается тем, что художник либо ломает себе хребет, либо свой талант ради того, чтоб потрафить доброму клиенту. Таким образом, венецианцам Каналетто был известен как художник, «испорченный англичанами» (и в самом деле как-то странно, что при всей его плодовитости в родном городе Каналетто почти не сыщешь). Чаще бывает так, что в зазоре между творческой производительностью и требованиями рынка материализуется шайка проворных жуликов. Пристально вглядываясь в ряды набухших и почерневших Старых Мастеров, которые до сих пор украшают барский дом, их потрескавшийся лак и бесстыдные подписи, велик соблазн вообразить обстоятельства этих подозрительных приобретений двухсотлетней и того больше давности. Получается нечто вроде итальянской жанровой сценки, этакое живописное моралите. Стройный юный милорд на перекладных въезжает в город, на втором этапе своего Grand Tour [16], в компании лишь своего старого дядьки и мошны с дублонами; он выказывает пылкий интерес к местным художникам, а может статься, и к тем, что познаменитее, из городов побольше; и не успел милорд пыль смахнуть со своей шляпы, а весточка о его приезде уже добралась до старого Луиджи, который живет за углом — и наверняка согласится чуточку состарить тот истинный шедевр, который он намалевал не далее как на позапрошлой неделе.

Так что Лондон — естественное пристанище для выставки по этой теме. «Подделка? Искусство обмана» в Британском музее — исключительно захватывающее представление и настолько многообразное, что это уже почти совершеннейшее черт-те что и сбоку бантик: тут тебе живопись и скульптура, книги и манускрипты, мебель, ювелирные изделия, керамика, марки, монеты, газеты, ножевые изделия и орудия пыток; здесь представлены все цивилизации, артефакты которых привлекали коллекционеров и соответственно фальсификаторов. Она также является косвенной иллюстрацией болезненной прижимистости музейных работников — или их искусства выдавать ворону за сокола. Потому как откуда взялись этот опозоренный дюреровский рисунок, эта сомнительная пергаментная миниатюра с изображением Колумба, высаживающегося в Америке, этот паленый турецкий килим «семнадцатого века»? Откуда-откуда — из Британского музея, из Британской библиотеки, из Музея Виктории и Альберта. То, что со стыдом хоронилось в глубочайших подвалах, теперь заново извлечено на свет божий, и обмишурившиеся эксперты былых времен заливаются краской стыда — а может, и довольно хихикают — из своих могил.