Письма из деревни (1872-1887 гг.) - [197]

Пустошные земли до сих пор крестьянами под распашку в аренду не берутся и снимаются для покосов, но те пустошные земли, которые покупаются крестьянами в собственность, ими распахиваются под хлеб. Пространства из-под вырубленных лесов крестьяне охотно разбирают, если они годны на ляды, выжигают, сеют хлеб, два, но потом бросают, не засевая их по хлебу травами, как это делаю я.

Из всего этого мы видим, что по всей территории ведется неправильное, хищническое хозяйство. Крестьяне, снимая в аренду земли на короткий срок, стараются только извлекать из этих чужих земель все, что возможно, и понятно, что иначе крестьяне поступать не могут. С другой стороны, и помещики не находят возможности иным образом эксплуатировать свои земли.

Никакой кредит на виллевские туки тут не поможет, не помогут никакие школы, склады, выписки скотов и прочие затеи. Единственное средство для поднятия нашего хозяйства, которое убыточно и для землевладельца, это устроить дело так, чтобы земли перешли к настоящему хозяину, к мужику. Мужик сумеет извлечь из них пользу. Крестьяне все это отлично видят и понимают и с часу на час ждут милости. Убеждены крестьяне, что эта милость будет полнейшая, и они повсеместно открыто говорят об этом.

Не из либерализма утверждаю, что единственное средство для поднятия нашего хозяйства — это увеличение крестьянских наделов, вообще переход земли в руки землевладельцев. Не как «либерал», как хозяин говорю я, что у нас до тех пор не будет никакого хозяйственного порядка, что богатства наши будут лежать втуне, пока земли не будут принадлежать тем, кто их работает. Мне могут возразить, однако, почему же я не допускаю возможности поднятия хозяйства посредством развития помещичьих хозяйств, так называемой «grande culture». На это я скажу, что «grande culture» возможна только при существовании кнехта, а у нас такого кнехта нет или очень мало, да и нежелательно, чтобы он был. Нельзя же считать десяток-другой процветающих до поры до времени хозяйств, к которым я причисляю и свое и для которых хватает кнехтов. Ну, что значат эти несколько хозяйств среди массы запущенных помещичьих хозяйств, которые не дают дохода своим владельцам, бесполезно для себя зажимают крестьян и заставляют их бесплодно болтать землю?

Крепостное право пало, вместе с ним пало и помещичье хозяйство. До 1861 года существовала известная система. Помещик в своем имении был властелин известного количества рук, имел в своем полном распоряжении известную рабочую силу, которую мог направлять, как хотел. При крепостном праве помещик, хороший хозяин, устраивал обыкновенно свои отношения так: крестьянам было отведено точно определенное количество земли, которая обыкновенно так и называлась крестьянскою землею; крестьяне сами распоряжались этою землею, вели на ней свое хозяйство и за это доставляли, для работы на помещичьих полях, известное количество работников с лошадьми и орудиями и содержали этих работников. Часть крестьян, хозяева, жили в своей деревне, иногда верст за 20 и более отстоящей от господского дома, вели свое хозяйство самостоятельно и были до известной степени независимы; другая часть крестьян — при-гонщики — с лошадьми и орудиями жили на господском дворе и производили все работы на господских полях. Кроме того, в некоторых случаях, в страду, когда нужно было в известные моменты усилить число рабочих рук, делались сгоны, при которых являлись на работу все хозяева. Зная точно количество рабочих рук и их производительность, будучи полновластным распорядителем этих рук, имея притом возможность в известные моменты увеличивать количество рук, помещик мог вести свое хозяйство совершенно правильно. Это была система и, чем правильнее были определены отношения — а это так и было у помещика хорошего хозяина того времени — тем правильнее шло хозяйство.

С уничтожением крепостного права вся эта система рушилась и сделалась невозможною, и все хозяйство страны должно было принять новые формы. Но естественно, что люди, сжившиеся с известными порядками, желали, чтобы эти порядки продолжались. Думали, что и после освобождения крестьян будут продолжаться те же или подобные порядка, с тою только разницею, что вместо крепостных будут работать вольнонаемные рабочие.

Казалось, что все это так просто выйдет. Крестьяне получат небольшой земельный надел, который притом будет обложен высокой платой, так что крестьянин не в состоянии будет с надела прокормиться и уплатить налоги, а потому часть людей должна будет заниматься сторонними работами. Помещики получат плату за отведенную в надел землю, хозяйство у них останется такое же, как и прежде, с тою только разницею, что вместо пригонщиков будут работать вольнонаемные батраки, нанимаемые за оброк, который будут получать за отошедшую землю. Все это казалось просто, да к тому же думали, что если станут хозяйничать по агрономиям, заведут машины, альгаусских и иных скотов, гуано и суперфосфаты, то хозяйство будет итти еще лучше, чем шло прежде, при крепостном праве. В начале было сделано много попыток завести батрацкое хозяйство с машинами и агрономиями, но все эти попытки не привели к желаемому результату. Чисто батрацких хозяйств у нас нет. «Grande culture» с работающими в хозяйстве, вольнонаемными батраками оказалось невозможно, потому что она требует безземельного кнехта, такого кнехта, который продавал бы хозяину свою душу, а такого кнехта не оказалось, ибо каждый мужик сам хозяин. Количество обезземеленных крестьян, бросивших хозяйство, слишком мало для того, чтобы доставить контингент прочных кнехтов для помещичьих хозяйств, и поглощается фабриками, заводами, городами, помещичьими хозяйствами в качестве должностных лиц, а настоящего-то кнехта, сельского, и нет. А если нет прочного кнехта, то как же тут может быть батрацкое хозяйство и какая-нибудь «grande culture»?