Письма из ада - [17]

Я уже хотел покинуть бал, но меня остановил молодой незнакомец.

- Были ли вы на великом балу? - спросил он с демонической усмешкой.

Тогда я не понял этого вопроса, но с тех пор узнал, что когда приближается время полной тьмы в аду, жители его теряют совершенно голову. Они спешат насладиться последними минутами полутьмы и предаются развлечениям, забывая стыд и честь. Происходит какой-то дьявольский танец: и мужчины, и женщины кружатся все быстрее и быстрее с растерянным видом диких зверей, с чувством боли, страдания они, прижимаясь друг к другу, несутся, как вихрь, по залам, гонимые непонятной силой, пока полная темнота не скрывает их от взоров других. Это зрелище напоминает отчасти нашу маслянницу. Так на земле, перед наступлением великого поста, люди ищут развлечений, увеселений с каким-то безумием, с полным забвением долга и стыда, доходя до безобразия.

Двадцатое письмо

Наблюдал ли ты когда-нибудь, что запах цветов часто возбуждает в нас воспоминания то сладостные, то горькие? Здесь, в аду, они всегда раздирающие! Не подумай, что растет что-нибудь в царстве тьмы. О, нет! У нас не находится ни растений, ни деревьев, ничего, что могло бы радовать, ласкать взор или украшать ландшафт. А вы, безумные, смеете сетовать и жаловаться, живя под сводами небесными, украшенными чудными звездами, среди роскошных цветов и растительности и пестрых бабочек. Безумные, безумные!

Иногда мне кажется, что до меня доносится аромат жасмина, фиалки или лилии, и с внутреннею болью я вспоминаю дела минувших дней: то вижу чудную девушку с сверкающими глазами, с букетом фиалок на груди, у ног которой я выслушивал слова упрека и страсти, то мнится мне, что я опять с моей блондинкой в жасминной беседке, впервые шепча ей о любви, то думаю о лилии, подаренной в день разлуки той молодой красавице, прикованной к строптивому мужу. А если чую запах розы... о, тогда передо мною Лили!.. Я переношусь в прошлое, к той блаженной минуте, когда я выпросил у нее царицу цветов и она протянула мне ее беспрекословно.

- Поцелуй ее прежде, - сказал я.

Она поцеловала и подала мне розу. Я тоже поцеловал ее, а Лили вспыхнула, хотя не поняла значения моего поступка.

Все священники, пасторы и законоучители, которые на земле не заботились о своих паствах, искажали смысл Евангелия, здесь терзаются постоянно тщетным желанием поправить прежние ошибки. Для этого у каждого есть своя церковь, свой приход, и в проповедях они стараются восстановить истину, которой не знают сами и не узнают уже никогда. Один из них, бывший мой знакомый, пригласил меня как-то послушать его.

Явился я поздно, церковь была полна. Так называемые христиане, не заглядывавшие при жизни в Библию, теперь жаждут услышать слово Божие. Когда я вошел, все пели ужасную разгульную песню, напоминавшую те, которые слышатся в трактирах или сборищах пьяных. Старики и юноши, женщины и дети с демоническими усмешками принимали участие в этом неприличном пении. Наконец показался проповедник. Он оглядел собрание с бесовскими ужимками и начал речь: "Любезные слушатели!" - и красноречие его полилось. Говорил он долго, все больше и больше одушевляясь, видимо, с мучительным желанием сказать хоть одно разумное слово, но в его проповеди не было ни смысла, ни связи, он путался, путался и закончил словами: "Священник должен жить в мире со всеми, но в особенности с диаконом" - и, с возгласом: "Во имя Св. Троицы!", он схватил близстоящего диакона за шиворот и стал его трясти со всею силою под звуки восторженных восклицаний присутствующих.

С тяжким чувством, с надорванным сердцем, я удалился, сознавая вполне горький удел существования без надежды!

Двадцать первое письмо

Живя в деревне, мы часто гуляли с Лили по лесам. Она, как и я, любила уединение, и среди цветов и природы она казалась в своей сфере. Она прыгала, бегала, болтала, и ее не пугались ни заяц, ни лисица, ни дикая лань.

Иногда мы отдыхали под густою сенью: бывало, я засыпал, а она заботливо обмахивала от меня мух и других надоедающих насекомых. Раз как-то, идя куда глаза глядят, мы дошли до хижины, в которой я встретил Анну, несчастную мою жертву. Я невольно остановился, сердце во мне замерло, я не мог проговорить ни слова. Совесть вопияла во мне, я почувствовал всю гнусность моего преступления, сознал, насколько я не достоин ангела, стоящего возле меня. Лили смотрела с недоумением и спрашивала тревожно, что со мной? Конечно, я не мог ей ничего объяснить и, уходя с ней далее, погрузился в свои воспоминания о прошлом, не замечая, как мы все больше и больше углубляемся в лес.

Вдруг разразилась гроза, и я только тогда опомнился. "Пойдем домой", сказал я, но, глядя на усталое личико моей спутницы, я донял, что она не в состоянии сделать шагу.

Я поднял ее на руки и с дорогой ношей направился домой. Нетяжелой ношей была она, ей было тогда 12 лет, а чтобы время казалось короче, я рассказывал ей о св. Христофоре, который был великаном и не мог поднять ребенка Христа, потому что хотел служить только Силе. Потом он смирился и узнал, что Христос Господь. Она слушала со вниманием, и мало-помалу головка ее склонилась ко мне на плечо и она погрузилась в сладкий сон. Дождь лил, ветер завывал все сильнее и сильнее, мрак расстилался по земле, мне было жутко; мысли о смерти и будущей жизни охватили меня... Если б путь был длиннее, я обратился бы, может быть, к Богу в тот день, к сожалению, мы достигли конца, и Лили проснулась.